Я не знаю, изменится ли Конституция Армении в ближайшие 3-4 года, и есть ли в этом безотлагательная необходимость? Отношение к этому вопросу в нашей политической элите противоречиво: политические силы, которые проводили митинги во имя изменения Конституции, перехода к парламентской системе управления, 100-процентым пропорциональным выборам и т.д., сейчас говорят, что никаких изменений не надо. Дайте нам власть – и все. А люди, чья жизнь и деятельность сплошь представляет собой нарушение Конституции, сейчас говорят, что Главный закон должен обеспечивать права и свободы людей. Если по мне, то я бы изменил ту статью Конституции, которую нельзя изменить по закону – первую: «Республика Армения суверенное, демократическое, социальное, правовое государство». Проблема не в том, что наше государство в течение 19 лет после принятия Конституции не приобрело ни одно из перечисленных выше четырех признаков. Мы когда-то сможем стать, и я уверен – станем суверенным, демократическим и правовым государством. Но социальным государством мы, даже теоретически, никогда не станем. Потому что это, по моему мнению, бессмысленное и пустое словосочетание.
Эта идея немецкого философа XIX века Лоренца фон Штайна получила бурное развитие у европейских социал-демократов прошлого века. Основной принцип заключается в том, что государство ликвидирует социальное неравенство путем перераспределения средств. В скандинавских странах эта модель с успехом применялась до 70-х годов, после чего, однако, у Запада из-за этого возникли серьезные проблемы. Потому что логическое продолжение этой модели – нахлебничество, тунеядство, когда не работать выгоднее, чем работать. Конечно, государство должно осуществлять серьезные программы, направленные на оказание поддержки социально необеспеченным слоям, сокращение безработицы и стимулирование благотворительности. Но в основе этого должен находиться деловой, предприимчивый, работящий, созидающий человек, а не ждущий помощи и хронически недовольный тунеядец. Это верно и для армянского, и для скандинавского, и для южно-африканского менталитета. Употребление слова «социальный» в общественной, политической, экономической практике как положительной характеристики («хороший», «сладкий», «справедливый») порой очень сомнительно. Термин «социально ответственный бизнес», например, вполне понятен: предприниматель по своей воле несет ответственность не только за своих работников, но и за ту общину, в которой он живет. Когда под «социальной справедливостью» понимают равенство всех граждан перед законом, это тоже понятно, только неясно, почему она называется «социальной». Но обычно, когда эпитет «социальный» присоединяют к слову «справедливость», то есть к философскому, этическому понятию, возникает замешательство. Предполагается, что кто-то перераспределяет доходы людей не ради нормальной работы государства (куда, естественно, входят и зарплаты государственных служащих, пенсии, пособия и т.д.), а во имя «справедливости». То есть, предполагается, что где-то сидят «справедливые люди», которые знают, как надо перераспределять доходы людей согласно моральным принципам. Здесь мы вступаем в ту область, где критерии довольно расплывчаты, потому что разные люди и разные группы людей воспринимают «моральные принципы» и саму «справедливость» совершенно по-разному: это та арена, на которой политикам предоставлена широкая возможность для фарисейства и лицемерия. Кто он – тот «честный распределитель»? Может быть, Полиграф Полиграфович Шариков?
Арам АБРАМЯН
Читайте также
