Радио Свобода. Наталья Геворкян. «Четверть века». Мне совершенно не хочется возвращаться в августовские дни 1991 года и пытаться написать о них глазами той Наталии Геворкян, которая тогда работала в «Московских новостях» и у которой в запрещенном ГКЧП номере газеты должно было выйти интервью с «изменником родины» Олегом Гордиевским. Его в свое время допрашивал с пристрастием первый зампред КГБ при Крючкове генерал-полковник Виктор Грушко, который потом сядет в «Матросскую тишину» как «изменник родины» – один из организаторов переворота 1991 года. А через четверть века его сын станет представителем России при НАТО.
Август 1991-го был лишь мгновением казавшегося скольжения от прошлого в будущее, и сегодня ему исполняется четверть века. Не будет никакого слезливого мемуара, сентиментов и прочего в стиле «ветераны вспоминают былые дни». Потому что 25 лет прошли так, как прошли, а мы сегодня там, где мы есть. И уже нельзя туда вернуться, назад, абстрагировавшись от всего, что было потом, что есть сейчас. Нельзя просто вспомнить 60-летнего Ельцина на танке и не вспомнить его же, спустя девять лет, передающего страну преемнику.
Кто-то умилится, споет песни тех лет, вспомнит «Лебединое озеро» и даже проведет целый фестиваль, посвященный юбилею трясущихся рук Янаева. Но за окнами зданий или за пределами парков, где прекрасные (без иронии) люди предаются воспоминаниям о тех событиях, будет Россия как она есть, которую некоторые из тех, кому хочется зафиксировать именно тот образ Ельцина и именно в тот миг, разменяли на безопасную старость для дедушки и покой семьи, на гарантированную с обеих сторон неприкосновенность и невмешательство во внутренние дела – ушедшей и пришедшей власти.
Неудавшаяся попытка переворота стала началом оттепели, которая, как и хрущевская, продлилась примерно десятилетие. Но про оттепель станет понятно много позднее того исторического момента, когда сбросили памятник Дзержинскому на Лубянке. Тогда это казалось началом иной, новой жизни. «Я думала, это весна…»
Читайте также
Эта оттепель дала возможность вздохнуть – журналистам точно. На этот период приходятся самые счастливые годы в моей профессии. Страной управлял человек, битый и критикуемый прессой так, как никакому Путину не снилось в самых кошмарных снах, но защищавший право на свободу слова, даже сквозь стиснутые зубы. Мы могли писать, говорить, показывать. Нелицеприятные вещи, в том числе – как распадалась страна, разъединяя близких, как Кремль воевал с парламентом, как поднимались и падали люди на волне приватизации, как начиналась и заканчивалась война на собственной территории. И обнадеживающие тоже, их просто было, как водится, меньше. Пресса перестала быть стопроцентно государственной, даже государственные СМИ перестали быть стопроцентно государственными. Зрители получали полный объем информации и разные точки зрения. Мы разглядывали под лупой власть, все ее органы и актеров окружения заодно. И даже выбирать ее, к сожалению, мы тоже могли, став главным инструментом влияния на аудиторию и научив, увы, этому тех, кто так активно использует сей опыт сегодня, буквально каждый эфирный час.
Теперь уже совершенно понятно, что в августе 1991-го начался отсчет срока в девять лет между попыткой переворота и реальным разворотом, вполне удачно начавшимся президентскими выборами 2000 года.
Когда я уходила из дома 19 августа 1991 года, в лифте со мной спускался бывший следователь КГБ и мой сосед с девятого этажа, покойный уже ныне дядя Саша. Он посмотрел на меня с улыбочкой и сказал: «Ну-ну, посмотрим, что ты теперь попишешь в своей прогрессивной газетенке». Когда я возвращалась домой 22 августа, то снова оказалась с ним в лифте, и он заискивающе сказал: «Ну что, мы победили?» Дядя Саша этого не узнает, но они победили, да. И путчист, бывший генерал КГБ Владимир Крючков был среди почетных гостей на первой инаугурации президента Путина в Кремле.
Не могу отделить Ельцина 1991 года от Ельцина конца 1999-го. Раньше получалось. Наверное, очень хотелось ухватиться за тот, в общем, светлый момент его и нашей истории, когда прошлое отступило, зло оказалось каким-то карикатурным и почему-то нестрашным. Больше не получается. Мне уже в целом плевать, кто привел к нему Путина и посоветовал сделать ставку на Путина. Последнее слово было за президентом. Передав власть подполковнику КГБ, Ельцин предал все, о чем мечтали и на что надеялись те единственные, в которых ни тогда, в 1991-м, ни сейчас никто не бросит камень, – простые люди, искренне и бескорыстно вышедшие в те дни на улицы защищать свое и его, Ельцина, будущее, и мальчишки, нелепо погибшие под танками в тоннеле.
Эпоху Бориса Ельцина он же сам превратил в итоге в пунктир между провалившейся попыткой удержать прошлое и реинкарнацией этого прошлого, с вариациями, после 2000 года. Человек, которого Ельцин привел на свое место, плюнул ему в спину тут же, вернув гимн СССР, отлично понимая, какую реакцию это вызовет у бывшего президента. Но молодому было уже все равно, а старый уже ничего не мог исправить. Я хотела бы верить, что Ельцин успел понять, что отдал страну даже не советским генерал-полковникам, а второму или третьему эшелону: ничем не выдающимся, мелким, не слишком удачливым, завистливым и жадным ребятам с дурными манерами и сомнительными связями.
Август 1991 года был лишь мигом в истории, начавшейся тогда и не закончившейся до сих пор. Ее никак не разорвать – не получится оставить Ельцина на танке в 1991-м и обрезать (как порой обрезают фотографии уже не любимых) его же, держащегося за ручку двери своего кабинета, в который входит Владимир Путин. Так же оттепельного Хрущева невозможно отделить от сталинского Хрущева. А девяностые от двухтысячных.
Еще шестнадцать лет назад такой 3D исторической проекции на 1991 год не было, а теперь она есть. Этот 25-летний отрезок времени объединил в единой объемной исторической картине и перетасовал надежды и разочарования, героев и антигероев, живых и мертвых, друзей и недругов, победителей и побежденных.
Фото — Радио Свобода
