На всех указателях, ведущих к авторитаризму, написано одно и то же: изоляция. Без изоляции невозможна настоящая концентрация власти, но реальной изоляции боятся и социумы, и элиты. Поэтому выход видится в создании авторитарного интернационала – то есть недодемократиям предлагается дружить между собой. Об этом в статье «Как стать диктатурой: насколько реален плохой сценарий трансформации режима», опубликованном на сайте Московского Центра Карнеги, пишет политолог Екатерина Шульман и продолжает:
Екатерина Шульман
Превратится ли Турция по итогам неудавшегося военного переворота из электоральной автократии (или нелиберальной демократии, в зависимости от того, какую терминологию вы предпочитаете) в полноценную диктатуру? Может ли это произойти с Россией, чей политический режим имеет много сходства с турецким, или это уже произошло? Как вообще гибридные режимы мутируют в «полные автократии», которые ничего не имитируют и ничем не притворяются? Были ли такие случаи и что влияет на этот процесс?
Предмет интереса политической науки – прежде всего трансформация, изменения, происходящие с режимами, государствами и институтами. Поэтому переходы от демократии к диктатуре и обратно, промежуточные формы государственности и их устойчивость, точки трансформаций – выборы, протесты, перевороты – изучаются современной политологией активно. Исследования конкурентного авторитаризма Вея и Левицки, труды Барбары Геддес о распаде автократий и Беатрис Магалони о выборах при авторитаризме оперируют данными о большом массиве стран и режимов, пытаясь понять, каким принципам подчиняются происходящие там политические изменения.
Левицки и Вей выделяют 35 стран «конкурентного авторитаризма», Барбара Геддес изучает трансформацию 280 автократий мира в промежутке с 1946 по 2010 год. Большая часть человечества сейчас живет под властью промежуточных политических форм – чистые диктатуры суть вымирающий вид, но и сияющие демократии на холме тоже встречаются не так часто. Большинство стран мира относятся к категории «ни богу свечка, ни черту кочерга» – они не устраивают массовых казней, не закрывают границы на въезд и выезд, не запрещают все партии, кроме единственно верной, но и не в состоянии провести открытые выборы, ограничить власть правящей группировки (будь то бюрократия, военные или друзья и родственники правителя), победить коррупцию или обеспечить свободу прессы. Отсюда и исследовательский интерес, и одновременно слабое место этих исследований: когда статистической единицей является целое государство, любое отклонение от правила очень дорого стоит: что вам с того, что в пяти соседних странах изучаемые тенденции ярко проявляются, если именно в вашем случае все пошло не так?
Читайте также
Отсюда же проблема больших стран, таких как Россия или Китай, которые в общем подсчете будут такой же единицей, как Мали или Тунис: они одновременно и подчиняются законам общего поля, и, как крупные небесные тела, искажают это поле вокруг себя, влияя на страны поменьше.
В самом общем виде научные достижения можно суммировать следующим образом: гибридные политические режимы склонны демократизироваться (давать своим гражданам большую степень свободы) под влиянием трех основных факторов: того, что Левицки и Вей называют linkage, leverage и состояние внутренних политических институтов.
Linkage – это экономическая и политическая связь режима с внешним миром, вовлеченность в международные союзы, договоры и торговлю. Чем выше уровень вовлеченности, тем выше шансы на демократизацию, и наоборот.
Leverage – сходное понятие, но, если можно так выразиться, с другого бока – влияние, которое на поведение режима оказывают внешние акторы, его зависимость от них и наличие «значимого другого» – основного торгового партнера и/или источника финансовой помощи. Если этот основной партнер – демократия, то и дружащий с ним режим будет скорее демократизироваться; если автократия – наоборот. Нетрудно заметить, что это та же старая добрая теория «сфер влияния», но под иным углом. В этом смысле Россия для постсоветского пространства и Китай для многих стран Африки являются тем, что ученые называют «черным рыцарем» – авторитарным партнером, увлекающим соседние страны на путь авторитаризма. Для Восточной Европы «белым рыцарем», соответственно, служит Европейский союз, а для стран Латинской Америки – США.
Институциональная развитость или организационная сила режима – это его способность имитировать демократические институты, что со временем способствует демократизации (подражание – первый шаг к добродетели). C другой стороны, наличие единой бюрократии и мощного репрессивного аппарата (унаследованного, например, от предыдущей политической формы) толкает режим в направлении большей авторитарности – раз ружье висит, грех из него не пострелять.
Еще один значимый фактор, влияющий на склонность страны пойти по дурной дорожке тоталитарности и насилия, – демографический. Разумеется, демография – не приговор, но наличие того, что демографы называют youth bulge – молодежного навеса, преобладания в поколенческой пирамиде страты 20–25-летних, коррелируется со склонностью социума к насилию, внешнему или внутреннему. С другой стороны, если в стране большинство населения старше 40 лет, то протест будет носить скорее мирный и легальный характер (не уличные бои, но согласованные митинги). Однако более старое население никак не влияет на вероятность переворота – другого проклятия полуавтократий, в которых нет публично заявленного механизма смены власти (на выборах ничего не меняется, а старое доброе престолонаследие не институционализировано).
Переворот – любимец политологов, склонных изучать легкоидентифицируемые процессы с четко очерченными временными границами. Есть база данных по всем мировым переворотам и множество исследований, показывающих, например, существование переворотов, ведущих к последующей демократизации. Это в основном характерно для стран, где армия является модернизирующей и секулярной силой, – тоже уходящая натура, как показывает пример сегодняшней Турции.
Известно, что вероятность внутриэлитного переворота не связана с популярностью или непопулярностью правителя, против которого он направлен, – потенциальные заговорщики живут в своем прекрасном мире и о состоянии общественного мнения имеют смутные представления.
Однако в новой вселенной всеобщей прозрачности популярность влияет на возможный успех переворота, что создает парадоксальную ситуацию, когда авторитарный правитель вынужден искать общественной поддержки и помощи тех самых социальных сетей, с которыми он боролся, пока гром не грянул. Более того, даже уровень транспарентности власти, то есть объем открытых данных, которые государство о себе публикует, соотносится с уровнем его иммунитета от внутриэлитных заговоров. Иными словами, чем более вы открыты, тем меньше вам стоит опасаться сценария «Как звери, вторглись янычары, падут бесславные удары, погиб увенчанный злодей». Правда, та же самая открытость, спасая режим от Харибды переворота, приближает его к Сцилле массовых протестов: чем больше избиратель и налогоплательщик о вас знает, тем больше у него шансов вспомнить, что он именно избиратель и налогоплательщик, а не подданный, осчастливленный вашим редким публичным появлением и подаренным в прямом эфире щенком.
Парадоксальным образом неудавшиеся перевороты скорее приводят к последующей демократизации. Если вдуматься, это довольно логично: если речь идет не о срежиссированном «убийстве Кирова», а о реальном внутриэлитном расколе, то преодолеть его можно, только опираясь на какие-то другие социальные страты. В случае с сегодняшней Турцией это общественное мнение и светские правоохранительные и судебные органы.
Если пересмотреть все перечисленные критерии и факторы, ведущие к демократизации или, наоборот, к упрочению авторитарной власти, то список начинает напоминать известные «три признака, определяющие цену недвижимости», – location, location and location. На всех трех и тридцати трех указателях, ведущих к авторитаризму, на самом деле написано одно и то же: изоляция. Все, что способствует изоляции, способствует и диктатуре, и наоборот. Это звучит зловеще, если вспомнить, что изоляция имеет на политическом языке другое название – суверенитет.
Собственно, то, что разнообразные международные исследовательские организации, такие как Freedom House или BTI, называют всемирным наступлением авторитаризма или авторитарным ренессансом, самими героями процесса ощущается и декларируется именно как торжество демократии – примат воли народной (которая может и возвращения смертной казни захотеть, и куска соседской территории) над неизбираемой международной бюрократией и навязанными ею правилами.
Весной этого года 146 американских ученых и публичных интеллектуалов обратились с открытым письмом к кандидатам в президенты. Там говорится, что за последние 40 лет число свободных демократических стран увеличилось более чем вдвое (под свободным и демократическим тут понимается accountable government – правительство, отчитывающееся перед гражданами). Одновременно, по индексам Freedom House, уровень свободы снижался в течение каждого года из последних десяти лет. Признаки снижения уровня свободы, которыми оперируют международные индексы такого рода, – это именно признаки изоляционистской политики: ограничения прав международных организаций, ограничения свободы прессы, прав НКО, прав граждан на собрания и передвижение.
Надо учитывать, что «новые автократии» хотят не столько реально отгородиться от мира (такое в действительности может позволить себе только Северная Корея, а это не та судьба, которой хотят для себя элиты коррумпированных сырьевых режимов), сколько быть частью мирового товарного и потребительского оборота и при этом иметь свободу рук внутри своей страны и (в случае более амбициозных крупных государств) в своем ближайшем окружении (она же «сфера влияния» или backyard). Соответственно, они производят зловещую риторику куда интенсивнее, чем реальные изоляционистские действия.
Это формулирует «парадокс гибрида»: без изоляции невозможна настоящая концентрация власти, но реальной изоляции боятся и социумы, и элиты. Некоторый выход видится в создании «авторитарного интернационала» – то есть недодемократиям предлагается дружить между собой. Слабая сторона этого плана в том, что каждый из участников такого союза хочет не столько дружбы братьев по традиционным ценностям, сколько новых рычагов влияния на страны первого мира, что вносит в отношения неприятный меркантильный холодок.
Случаи радикальной трансформации из слабой демократии в сильную диктатуру на самом деле редки (ближайший к нам – Белоруссия, где черным рыцарем выступила как раз Россия). Для настоящих диктатур типа Ирака, Ливии и Сирии ближайшим сценарием оказывается не дальнейшая концентрация власти и не демократизация, а развал, война и хаос. Собственно, именно поэтому промежуточные политические формы и распространились по планете, заняв в том числе место старых тираний, – их сила в том, что они могут трансформироваться, не меняя своей сути. Поэтому резкие переходы от сложносочиненного гибрида к стройному фашизоидному режиму годятся для эффектных заголовков, но не так вероятны в реальной политической практике.