«Америка – сверхдержава, нравится вам или нет!»: Роберт Каган — Foreign Affairs

Двоемыслие

Склонность американцев к принятию своей ограниченной международной роли является продуктом их истории и национального опыта, а также мифов, которые они сами себе рассказывают. Другие великие державы стремятся вернуть себе былую славу. Американцы всегда стремились вернуть себе то, что они считают толерантностью и ограниченными амбициями, которые были характерны для молодой Америки. В течение первых десятилетий существования новой Америки американцы просто пытались выжить в качестве относительно слабой республики в мире сверхдержавных монархий. Они провели IXX век в эгоизме и самопогружении, завоевывая континент и сражаясь между собой по вопросам рабства. К началу ХХ века Соединенные Штаты ста-ли самой богатой и в потенции самой могущественной страной в мире, не неся при этом никаких обязательств или ответственности. Страна поднялась под эгидой благоприятного для нее мирового порядка, в поддержании которого она не принимала участия. «Им не грозят никакие нападения, они не испытывают вообще никаких угроз, — писал британский историк Джеймс Брайс о Соединенных Штатах в 1888 году, — они только слышат раздающиеся вдалеке воинственные крики враждующих европейских рас и религий, как боги Эпикура прислушивались к ропоту несчастной земли, которая раскинулась глубоко внизу под их золотыми жилищами». В тот момент, как писал Брайс, «Америка плыла по спокойному летнему морю».

Но затем мир изменился, и американцы внезапно оказались в его центре. Старый порядок, поддерживаемый Соединенным Королевством и ставший возможным благодаря хрупкому миру в Европе, рухнул с приходом новых держав. Возвышение Германии разрушило шаткое равновесие в Европе, и европейцы оказались не в состоянии восстановить его. Одновременный подъем Японии и Соединенных Штатов положил конец более чем вековой британской военно-морской гегемонии. Глобальная геополитика заменила собой порядок, в котором доминировали европейцы, и в этой совершенно иной конфигурации Соединенные Штаты оказались в новом положении. Только США являлись одновременно и тихоокеанской, и атлантической державой. Толь-ко они со слабыми соседями на севере и юге и обширными океанскими просторами на востоке и западе могли направить большую часть своих сил для длительных сражений на дальних театрах военных действий, в то время как сама Америка оставалась без серьезных угроз извне. Только США могли позволить себе финансировать не только свои собственные военные усилия, но и усилия своих союзников, используя свои промышленные мощности для производства кораблей, самолетов, танков и другой военной техники, а также выступая в качестве арсенала вооружений для всех остальных стран. Лишь они могли сделать все это, не только не потерпев банкротства, но, напротив, становясь все богаче с каждой крупной войной. Как заметил британский государственный деятель Артур Бальфур, Соединенные Штаты стали «точкой опоры», к которой повернулся остальной мир, или, по словам президента Теодора Рузвельта, «точкой равновесия сил во всем мире».

Мир никогда не знал такой силы — не было языка, чтобы описать ее, или теории, чтобы объяснить ее. Это был пример sui generis (лат. уникальность, своеобразие — прим. пер.). Появление этой необычной огромной мощи привело к путанице и неверным суждениям. Страны, которые веками по-своему рассчитывали соотношение сил в своих регионах, не спешили оценить влияние этой далекой deus ex machina (лат. Бог из машины — неожиданный и все решающий персонаж античной трагедии — прим. пер.), которая после долгого периода безразличия и отчужденности могла теперь внезапно вмешаться в мировую политику и изменить баланс сил. Американцам тоже было нелегко приспособиться к этому. Богатство и относительная неуязвимость, которые давали им уникальные возможности вести крупные войны и одновременно укреплять мир в Европе, Азии и на Ближнем Востоке, вдруг заставили их усомниться в необходимости, желательности и даже нравственности этого. Учитывая фундаментальную безопасность и самодостаточность самих Соединенных Штатов, зачем им нужно было участвовать в конфликтах за тысячи миль от своих берегов? И какое у них было на это право?

Аргументы в пользу политики, направленной на создание и сохранение либерального мирового порядка, были впервые выдвинуты Теодором Рузвельтом и Вудро Вильсоном во время Первой мировой войны. Поскольку Соединенное Королевство и другие европейские державы больше не в состоянии были поддерживать порядок в мире, утверждали они, война продемонстрировала, что именно на долю Соединенных Штатов выпала миссия по созданию и защите нового либерального миропорядка. В этом заключалась цель «Всемирной лиги мира справедливости», предложенной Рузвельтом в начале войны, и Лиги Наций, которую Вильсон в конечном итоге отстаивал после нее: создать новый мировой порядок с американской мощью в его центре. Вильсон считал, что это единственная реальная альтернатива возобновлению войн и хаоса, опустошивших Европу. Он предупредил, что, если американцы вместо этого вновь обратятся к своим «мелким, эгоистичным и провинциальным целям», мир рухнет, Европа снова разделится на «враждебные лагеря», мир снова погрузится в «абсолютную тьму», а Соединенные Штаты снова будут втянуты в войну. США были заинтересованы в мирной и преимущественно либеральной Европе, мирной Азии, а также в открытых и безопасных океанах, по которым американцы и их товары могли безопасно транспортироваться. Но такой мир нельзя было построить иначе, как на американской мощи. Таким образом, Соединенные Штаты стали заинтересованы в установлении своего мирового порядка.

Такие аргументы встретили мощное сопротивление. Сенатор-республиканец Генри Кэбот Лодж и другие критики осудили «лигу» Вильсона как ненужную и как предательство видения отцов-основателей Америки. Для Соединенных Штатов вмешательство в создание нового мирового порядка означала нарушение основных принципов, которые сделали их самой миролюбивой нацией в мире, находящемся в состоянии всеобщей войны. Два десятилетия спустя, когда американцы обсуждали, вступать или нет в новую Вторую мировую войну, другой сенатор-республиканец, Роберт Тафт, высмеял идею о том, что Соединенные Штаты, которые были полностью защищены от нападения, должны «шататься по всему миру, как странствующий рыцарь, защищая демократию и идеалы доброй воли и сражаясь, как Дон Кихот, против ветряных мель-ниц фашизма».

Президент Франклин Рузвельт утверждал, что даже если бы Соединенным Штатам и не угрожала напрямую нацистская Германия или императорская Япония, мир, в котором эти могущественные диктатуры доминировали в их регионах, был бы «шатким и опасным местом для жизни». Рузвельт считал, что вопрос о том, когда диктаторские режимы соберутся для окончательного штурма оставшейся цитадели демократии — это всего лишь вопрос времени, но даже до того, как наступит этот момент, Соединенные Штаты могут стать «одиноким островом» демократии в мире диктаторов и сама демократия может просто погибнуть. Но противники американского вмешательства во Вторую мировую войну беспокоились не столько о последствиях победы, сколько о затратах на это военное участие. Они не хотели, чтобы их страна подчинялась интересам европейских империй, но и не желали, чтобы она заменила эти империи в качестве доминирующей мировой державы. Ссылаясь на госсекретаря Джона Куинси Адамса, они предупредили, что, став «диктатурой мира», Соединенные Штаты «потеряют свою душу».

Нападение японцев на Перл-Харбор прервало эти дискуссии, но оставило их неразрешенными. Рузвельт вел войну, уже думая о послевоенном порядке, который он надеялся создать. Однако большинство американцев рассматривали войну как акт самообороны, полностью совместимый с их континентальным мышлением. Когда война закончилась, все американские солдаты собирались вернуться домой.

Но в условиях, когда после Второй мировой войны Соединенные Штаты действительно стали доминировать в мире, американцы начали страдать от своего рода когнитивного диссонанса. И во время «холодной войны» они взяли на себя неслыханные глобальные обязанности, развернув сотни тысяч своих войск на дальних театрах военных действий и участвуя в двух войнах, в Корее и во Вьетнаме, которые оказались в 15 раз дороже с точки зрения боевых потерь, чем будут впоследствии войны в Афганистане и Ираке. США продвигали международный режим свободной торговли, который иногда обогащал других больше, чем их самих. Они осуществляли экономическое, политическое, дипломатическое и военное вмешательство во все уголки мира. И понимали они это или нет, но им тогда все же удалось создать либеральный мировой порядок и относительно мирную ситуацию на планете, которая, в свою очередь, сделала возможным взрыв глобального процветания и исторически беспрецедентное распространение демократии.

Это было осознанной целью Рузвельта во времена Второй мировой войны и его преемников в администрации Трумэна. Они считали, что мировой порядок, основанный на либеральных политических и экономических принципах, был единственным противоядием от анархии 1930-х годов. Для обеспечения такого порядка Соединенные Штаты не могли «сидеть в гостиной с ружьем и ждать», — утверждал Дин Ачесон, государственный секретарь при президенте Гарри Трумэне. Они должны были действовать в мире, активно формируя его, сдерживая одни силы и поддерживая другие. Они должны были создавать «ситуации напряженности» в критических точках, одновременно продвигая стабильность, процветание и демократию в основных промышленных регионах Европы и Азии. Ачесон говорил, что Соединенные Штаты должны были стать «локомотивом во главе человечества» увлекая за собой весь мир.

Америка, вперед!

Тем не менее, даже когда этот порядок еще только создавался, немногие американцы понимали его цель. Для большинства из них эти чрезвычайные усилия оправдывались угрозой коммунизма, которая впоследствии оправдала создание НАТО и военный союз с Японией и Кореей и, в конечном итоге, войну во Вьетнаме. Сопротивление коммунизму стало синонимом национальных интересов, поскольку коммунизм воспринимался как угроза американскому образу жизни. Когда американцы отказались поддержать Грецию и Турцию в 1947 году, сенатор-республиканец Артур Ванденберг требовал от администрации Трумэна «напугать до чертиков американский народ», и Ачесон увидел целесообразность такой политики, как он потом признавал в своих мемуарах: «яснее ясного». Когда коммунизм был единственным врагом, все имело значение. Каждый акт был актом защиты.

Поэтому, когда холодная война закончилась, разрыв между восприятием американцами реальной роли Америки в мире и их стал самовосприятием стал огромным. В условиях отсутствия глобальной угрозы коммунизма американцы задавались вопросом, какова должна же быть цель их внешней политики? Какой смысл иметь глобальную систему безопасности, самый мощный в мире флот, обширные союзы с десятками стран и международный режим свободной торговли?

Мятеж начался немедленно. Когда иракский диктатор Саддам Хусейн вторгся в Кувейт в 1990 году, президент Джордж Буш-старший сначала привел доводы в пользу изгнания его из соображений сохранения существующего мирового порядка. «Мир, в котором позволено не сдерживать жестокость и беззаконие, — это не тот мир, в котором мы хотим жить», — сказал Буш в телеобращении из Овального кабинета, цитируя генерала, который командовал корпусом морской пехоты США сражавшейся с войсками Саддама. Но когда и реалисты, и консерваторы раскритиковали видение Бушем «нового мирового порядка» как чрезмерно амбициозное и идеалистическое, администрация прибегла к тому узкому, континентально-ориентированному обоснованию, которое американцы якобы могли лучше понять. «Рабочие места, рабочие места, рабочие места — вот что такое война в Заливе!» — объяснял тогда госсекретарь Джеймс Бейкер. Когда президент Билл Клинтон дважды осуществлял американское военное вмешательство на Балканах, а затем расширил НАТО, это было сделано для защиты мирового порядка и чтобы положить конец этническим чисткам в Европе и доказать неизменную приверженность Соединенных Штатов идее которую Буш сформулировал как «единую и свободную Европу». Клинтон также подвергся нападкам со стороны реалистов — за участие в «международных социальных проектах».

Затем пришел президент Джордж Буш-младший. Вторая война с Ираком тоже была направлена в первую очередь на сохранение мирового порядка — избавить Ближний Восток и Персидский залив от «серийного агрессора», вообразившего себя новым Саладином (Салах ад-Дин — султан Египта и Сирии, мусульманский лидер XII века — прим. ред.). Но теракты 11 сентября привели к тому, что идеи мирового порядка даже в умах сторонников войны снова перепутались с императивами защиты американских континентальных ценностей. Когда разведывательные данные о программах Саддама по оружию массового уничтожения оказались ошибочными, многие американцы посчитали, что им лгали о прямой угрозе, которую Ирак представляет для Соединенных Штатов. Президент Барак Обама пришел к власти отчасти из-за того гневного разочарования, которое до сих пор формирует мировоззрение американцев. Принимая Нобелевскую премию мира, Обама заметил, что американская готовность «обеспечить глобальную безопасность» принесла стабильность в послевоенный мир и что это, в свою очередь, отвечает «цивилизованным собственным интересам» Соединенных Штатов. Тем не менее быстро стало ясно, что американцы больше всего заинтересованы в построении сильной нации у себя дома. В конце концов, реализм Обамы, как и реализм Тафта, состоял в том, чтобы принять «мир таким, какой он есть», а не таким, каким его хотели бы видеть сторонники строительства нового мирового порядка.

В 1990 году бывший посол США в ООН Джин Киркпатрик утверждала, что США должны вернуться к концепции «нормальной» нации с нормальными интересами, отказаться от «сомнительных преимуществ статуса сверхдержавы», положить конец «неестественному вниманию» к внешней политике и преследовать прежде всего свои национальные интересы, как это и было «изначально задумано». Это означало защиту своих граждан, своей территории, своего богатства и доступа к необходимым товарам. Это не предполагало борьбу за сохранение баланса сил в Европе или Азии, продвижение демократии или принятие на себя ответственности за проблемы в мире, которые напрямую не касались американцев. Этот континентально-ориентированный взгляд на вещи все еще царит и сегодня. Он не отрицает, что у Соединенных Штатов есть свои интересы, и предполагает, что это такие же интересы, которые преследует большинство стран мира.

Проблема состоит в том, что Соединенные Штаты не были нормальной страной более века, и у них не было нормальных интересов. Их уникальная сила возлагает на них уникальную роль. В конце концов, бангладешцы и боливийцы также заинтересованы в глобальной стабильности, и они могут пострадать, если другая Германия станет доминировать в Европе или другая Япония станет доминировать в Азии. Но никто бы не стал утверждать, что в их национальных интересах было предотвратить это, потому что у них нет возможности сделать это, точно так же, как Соединенным Штатам не хватало таких возможностей в 1798 году, когда им больше всего угрожал Европейский гегемон. Мировой порядок стал заботой Соединенных Штатов, когда старое мироустройство рухнуло в начале ХХ века, и страна стала единственной державой, способной создать новый порядок, в котором можно было бы защитить свои интересы.

Американцы по-прежнему жаждут сбежать в более простодушное и простое прошлое. В какой-то степени они, вероятно, не осознают, что они хотят иметь меньше мощи. Реалисты давно поняли, что пока Соединенные Штаты настолько могущественны, будет трудно избежать того, что политологи Роберт Такер и Дэвид Хендриксон однажды назвали «имперским искушением». Это одна из причин, по которой реалисты всегда настаивали на том, что американская мощь находится в упадке или просто не справляется со стоящими задачей. Обозреватель Уолтер Липпманн и дипломат Джордж Кеннан выдвинули этот аргумент в конце 1940-х годов, как и Киссинджер в конце 1960-х и историк Пол Кеннеди в 1980-х, и многие реалисты до сих пор придерживаются его. Реалисты рассматривают каждую неудачную войну, от Вьетнама до Ирака, как если бы она была эквивалентом сицилийской экспедиции (поражение афинян при попытке захвата Сиракуз в 415-413 г.г. до н.э. — прим. ред.), последнего акта безумия, который привел к поражению Афин в войне против Спарты в V веке до нашей эры. Целое поколение американцев выросло с верой в то, что отсутствие явных побед в Афганистане и Ираке доказывает, что их страна больше ничего не может добиться с помощью силы. Возвышение Китая, сокращение доли Соединенных Штатов в мировой экономике, развитие новых военных технологий и общее распыление сил по всему миру — все это снова сигнализирует о закате Американского порядка.

Но если бы Соединенные Штаты были такими слабыми, как утверждают многие, им не пришлось бы проявлять сдержанность. Именно потому, что страна все еще способна проводить стратегию «мирового порядка», критики должны объяснить Америке, почему ей этого не следует делать. Дело в том, что базовая конфигурация международного положения не изменилась так сильно, как многие себе это представляют. Земля по-прежнему круглая; Соединенные Штаты все еще находятся на своем обширном изолированном континенте, окруженные океанами и более слабыми державами; а другие великие державы все еще существуют в регионах, переполненных другими великими державами; и когда одна сила в этих регионах становится слишком мощной, чтобы другие могли противостоять ей, потенциальные жертвы по-прежнему обращаются за помощью к далеким Соединенным Штатам.

Хотя Россия обладает огромным ядерным арсеналом, сегодня она даже больше похожа на «Верхнюю Вольту с ракетами», чем когда была придумана эта острая шутка в начале холодной войны. Советы контролировали по крайней мере половину Европы. Китай занял место Японии, более сильной с точки зрения богатства и населения, но с недоказанными военными возможностями и гораздо менее выгодным стратегическим положением. Когда в 1930-х годах имперская Япония расширилась, она не столкнулась с серьезными региональными конкурентами, а западные державы были озабочены германской угрозой. Сегодня Азия наполнена другими великими державами, в том числе тремя, вооруженные силы которых входят в первую десятку в мире, — Индией, Японией и Южной Кореей, — которые все являются либо союзниками, либо партнерами Соединенных Штатов. Если Пекин, веря в слабость Вашингтона, воспользуется собственной растущей мощью, чтобы попытаться изменить стратегическую ситуацию в Восточной Азии, ему, возможно, придется иметь дело не только с Соединенными Штатами, но и с глобальной коалицией развитых индустриальных стран, во многом как Советскому Союзу в прошлом.

Годы правления Трампа были стресс-тестом для американской концепции мирового порядка, и этот порядок, как это ни поразительно, ушел в прошлое. Столкнувшись с кошмаром мошеннической сверхдержавы, разрывающей торговые и другие соглашения, союзники США умиротворяли и уговаривали их, принося жертвоприношения разъяренному вулкану и с надеждой ожидая лучших времен. Противники тоже действовали осторожно. Когда Трамп приказал убить иранского командира Касема Сулеймани, вполне можно было ожидать, что Иран ответит, и это все еще может произойти, но не с Трампом в качестве президента. Китайцы пережили долгую тарифную войну, которая нанесла им больше вреда, чем США, но они пытались избежать полного разрыва экономических отношений, от которых зависят. Обама опасался, что предоставление Украине наступательного оружия может привести к войне с Россией, но когда администрация Трампа приступила к поставкам такого оружия, Москва приняла это, слабо пролепетав что-то в ответ. Многие действия Трампа были беспорядочными и непродуманными, но они действительно показали, насколько избыточной, неиспользованной мощью обладают Соединенные Штаты в том случае, если президент решит ее развернуть. В годы правления Обамы чиновники его администрации 50 раз отмеряли, прежде чем принять решение не резать «по живому», всегда опасаясь, что другие державы могут обострить конфронтацию с ними. В годы правления Трампа как раз другие страны больше беспокоились о том, к чему может привести конфронтация с США.

Большая мощь, большая ответственность

Соединенные Штаты обычно «лениво играют всего лишь с долей своей неизмеримой мощи», — как несколько печально говаривал британский историк Арнольд Тойнби в начале 1930-х годов. В то время расходы США на оборону составляли от 2% до 3% процентов ВВП. Сегодня это немногим более 3%. В 1950-х годах, во время правления Эйзенхауэра — которое часто рассматривается как время восхитительной сдержанности во внешней политике США — Соединенные Штаты разместили за границей почти один миллион военнослужащих из 170 миллионов американского населения. Сегодня, в эпоху, когда Соединенные Штаты, как говорят, чрезмерно и опасно присутствуют в мире, за границей размещено всего около 200 000 американских военнослужащих при населении страны в 330 миллионов. Не вдаваясь в дискуссию о том, является ли это «ленивой игрой с небольшой частью» американской силы, важно признать, что Соединенные Штаты сейчас живут в «мирном режиме». Если бы американцы перешли в «режим конфликта» или даже режим «холодной войны» в ответ на некоторые действия Китая — например, нападение на Тайвань — США выглядели бы совсем иначе.

В разгар поздней холодной войны при президенте Рональде Рейгане Соединенные Штаты тратили 6% ВВП на оборону, а их военная промышленность производила оружие в таком количестве и такого качества, что Советы просто не могли за Америкой угнаться. Китайцы могут оказаться в аналогичном Советам затруднительном положении.

Вопрос состоит не в том, способны ли Соединенные Штаты по-прежнему одержать победу в глобальной конфронтации, горячей или холодной, с Китаем или любой другой быстро растущей супердержавой. Америка способна на это. В реальности вопрос заключается в том, можно ли избежать худших видов военного конфликта, можно ли побудить Китай и другие державы к мирному достижению своих целей, можно ли ограничить глобальную конкуренцию экономической и политической сферами и таким образом избавить себя и мир от ужасов следующей великой войны или даже все еще пугающих столкновений новой холодной войны.

Соединенные Штаты не могут избежать таких кризисов, продолжая придерживаться взглядов XIX века на свои национальные интересы. Это приведет к тому, к чему приводило и в прошлом: периодам безразличия и ограниченности, за которыми следовали паника, страх и внезапная мобилизация. Американцы уже разрываются между этими двумя импульсами. С одной стороны, Китай теперь занимает то место в сознании американцев, которое когда-то занимали Германия и Советский Союз: идеологический противник, способный нанести прямой удар по американскому обществу и обладающий мощью и амбициями, угрожающими их влиянию в ключевых регионах, а может быть, и везде. С другой стороны, многие американцы считают, что Соединенные Штаты находятся в упадке и что Китай неизбежно станет доминировать в Азии. Действительно, самооценка американцев и китайцев совершенно симметрична. Китайцы считают, что роль Соединенных Штатов в их регионе в течение последних 75 лет была неестественно высокой и, следовательно, преходящей, и американцы считают точно так же. Китайцы считают, что Соединенные Штаты находятся в упадке, и многие американцы с этим согласны. Опасность состоит в том, что по мере того, как Пекин наращивает усилия по осуществлению того, что он назвал «китайской мечтой», американцы начнут паниковать. Именно в такие времена и совершаются просчеты.

Возможно, китайцы, которые прилежно изучают уроки истории, не совершат ошибки, которую допустили многие другие, неверно оценив Соединенные Штаты. Однако нам еще предстоит увидеть, усвоили ли сами американцы уроки своей собственной истории. Вековой пример взлетов и падений будет трудно изменить. Это будет особенно трудно тогда, когда международные аналитики всех мастей считают поддержку либерального миропорядка невозможной и аморальной. Помимо других проблем, их рецепты страдают необоснованным оптимизмом в отношении возможных альтернатив миропорядку, строящемуся под руководством США. Реалисты, либеральные интернационалисты, консервативные националисты и прогрессисты, похоже, воображают себе, что с миром будет все в порядке, и интересы США будут также хорошо защищены и без того, чтобы Вашингтон продолжал играть ту роль, которую он играл последние 75 лет. Но ни современная история, ни нынешнее положение в мире не оправдывают такой идеализм. Альтернатива американскому мировому порядку — это не шведский мировой порядок. Это не будет миром верховенства права и международных институтов, или миром торжества идеалов эпохи Просвещения. Это будет мир вакуумов власти, хаоса, конфликтов и политических просчетов. Это будет по-настоящему жалкое зрелище.

Трудная правда заключается в том, что в реальном мире единственная надежда на сохранение либерализма внутри Америки и за рубежом — это поддержание мирового порядка, способствующего либерализму, и единственная сила, способная поддерживать такой порядок, — это Соединенные Штаты. Это не проявление высокомерия, а реальность, основанная на реальной оценке ситуации в мире. И это, безусловно, совсем не однозначное благо. Пытаясь сохранить этот порядок, Соединенные Штаты прибегали и будут прибегать к силе, иногда неразумно и неэффективно, с непредсказуемыми затратами и неоднозначными моральными последствиями. Вот что означает обладание мощью. Американцы, естественно, стремились избежать этого бремени. Они стремились снять с себя ответственность, иногда прячась за мечтательным интернационализмом, иногда за решительным отказом принять мир «таким, какой он есть», и всегда придерживаясь той точки зрения, что при явной и реальной опасности, они могут отступить назад в свою воображаемую крепость.

Пришло время сказать американцам, что от глобальной ответственности им никуда не деться, и что они должны думать не только о защите своей родины. Им необходимо понять, что цель НАТО и других союзов — защищаться не от прямых угроз интересам США, а от нарушения того порядка, который наилучшим образом служит этим интересам. Им нужно честно сказать, что задача поддержания мирового порядка бесконечна и чревата тяжелыми платами, но этот порядок предпочтительнее других альтернатив. Неспособность быть честными с американским народом привела страну к нынешнему кризису, когда запутавшаяся и рассерженная общественность убеждена, что ее лидеры предают американские интересы в своих гнусных, «глобалистских» целях. Противоядие от этого не в том, чтобы напугать американцев до смерти по поводу Китая и других угроз, а в попытках снова и снова объяснить им, почему созданный Америкой мировой порядок все еще имеет значение. Это работа Джо Байдена и его новой администрации.

Роберт Каган — старший научный сотрудник в Брукингском институте и автор книги «Джунгли снова растут: Америка и наш подверженный угрозам мир».

Институт Брукингса — исследовательский институт в США, основанный в 1916 году. Один из важнейших аналитических центров, специализируется на общественных науках, внешней политике и мировой экономике, в настоящее время больше близок к Демократической партии.

Фото — The Boston Globe