Фильм Юлии Вишневецкой и Максима Пахомова
Терзиян – небольшое село в горах Краснодарского края, в 60 километрах от Туапсе. Около сотни жителей села – амшенские армяне, предки которых когда-то жили в Османской империи на территории нынешней Турции, – поэтому в местном диалекте армянского языка много турецких корней. В Российскую империю армяне начали переезжать еще до революции, а c 1915 года сюда бежали, спасаясь от резни в Турции. Село Терзиян официально ведет свою историю с 1878 года, деревенская легенда гласит, что его основал уроженец Турции Агоп, который по профессии был портным («терзи»). Терзиян – самая распространенная фамилия в деревне, несколько семей утверждают, что ведут свой род непосредственно от Агопа.
В Великую Отечественную местная речка Пшиш была линией фронта: во время битвы за Кавказ в 1942 году, когда войска нацистской Германии пытались прорваться к Черному морю, советские силы проводили здесь Туапсинскую оборонительную операцию, и в окрестностях Терзияна шли тяжелейшие бои – вплоть до штыковых, рассказывают местные жители. Старшее поколение вспоминает бомбежки, эвакуацию и голод, которые они пережили детьми. И сегодня жители села могут показать, где стояли немецкие дзоты, в какие дома попадали бомбы, а нынешние дети до сих пор находят в огородах фрагменты оружия времен Второй мировой.
Армяне Терзияна с трепетом относятся к своей истории, с удовольствием рассказывают о прошлом, хранят собственные традиции, ремесла, рецепты. До 1953 года на территории Краснодарского края официально существовал Армянский национальный район, преподавание в школах велось на армянском языке. В советские времена жители Терзияна работали в табачных и чайных колхозах и совхозах, о которых вспоминают с ностальгией, – сейчас в селе работы нет, жители создали мини-колхоз для собственного пользования. Школу расформировали – в Терзияне всего восемь детей школьного возраста, они ездят учиться в соседнее село Гойтх. В бывшем здании школы теперь клуб, в котором поддерживается общественная жизнь – кружки для детей, концерты, танцы, лото, а по праздникам местные женщины собираются и поют традиционные армянские песни. В Терзияне нет интернета и почти не работает мобильная связь, и к приходу новых технологий в селе относятся с опаской, не разрушит ли интернет его хрупкий полуторавековой мир.
Армяне Терзияна – в фильме Юлии Вишневецкой и Максима Пахомова.
Исраэль
Немецкие три дзота там стояли – внизу, вверху и здесь возле речки. Оттуда хотели пробить немцы, наши и немцы прямо штыками [шли] один другого, и все, лежали. Сколько народу – тысячи человек лежали внизу. После войны похоронили.
У нас были Буденный, Ворошилов и Тимошенко (Буденный до августа 1942 года командовал Северо-Кавказским фронтом, о его приездах в район Туапсе сохранились и другие воспоминания. – Прим.) – к отцу пришли. Отец всю жизнь пастухом был, все переходы знал – все рисовали. Я еще помню, меня Буденный взял, на лошадь Ворошилова посадил.
Считали – 31 самолет был, бомбили бомбардировщики немецкие. Ужасно было. Это не бомбежки – это полностью уничтожение людей. Потом у нас был приказ: выходите в сторону моря, будут здесь весной сильные бои. В январе вышло все село вместе с детьми, перешли через гору, в черкесские аулы, в сторону Адлера, Сочи, Лазаревского. Я как сегодня помню, как корреспондент читал лекции. Говорит: наши уже окружили Сталинград. Говорит: победа наша будет. Вернулись [в село], на улицу не могли выходить – кругом были мины, минировано было все село.
Алмаст
В селе Гойтх мы были во время войны. Один немец (Гойтх был занят войсками Германии осенью 1942 года. – Прим.) хлеба порезал себе и масло мазал. Дал одному мальчику, говорит: похож на моего сына. Нам не дал.
Тифом после войны заболела. Мать рассказывала, я ничего не помню. Я проснулась, возле меня стоит дед и молитвы читает. Живая осталась. Тетка умерла, много подружек умерло. Голод был. Что там говорить, не хочу я войну [вспоминать].
Потом начинали бомбить, напротив солдаты наши русские нам говорили: ложитесь где-нибудь в кустах. Мы по-русски не понимали, с нами была русская женщина, за армянином замужем, она по-армянски знала и нам переводила. После войны [в школе] один урок делали русский язык, букварь [читали]. Мы радовались – иностранный язык. «Москва моя, страна моя, кипучая, могучая», эту песню пели. Потом голод был, много людей умирало. Мужчины, которых на войну взяли, они не пришли. Мальчики с нами работали в колхозе после войны. Не было мужчин, женщины были и дети.
Елена
[После войны жители села] не сетовали на то, что в основном весь свой заработок отдавали государству. Я у мамы спрашиваю: мама, это же несправедливо, у вас много детей, вы должны были сколько-то килограмм картошки, масла, зерна отдать государству, чтобы поднять город. Город же надо было кормить. Она говорит: ну и что, так положено, так нужно. Мы спасали страну. Это меня больше всего поразило. Сейчас походи по домам, спроси: дай что-нибудь в пользу государства.
[В селе] есть несколько семей русских, но 90%, конечно, армяне. Мой папа ходил здесь в школу на армянском языке, иностранный язык здесь был русский в те времена. Наш район не Туапсинский назывался, а Армянский. Мой прадед родился в 1870 году, и он родился здесь. А в 1915 году армяне, которые убегали от резни [в Турции], знали, что их родственники живут здесь, на черноморском побережье, и приезжали сюда, семьями, со своим скарбом.
Надежда
Моего деда привезли из Турции, когда ему было пять лет, когда турецкая война началась, геноцид. Его привезли оттуда, так наш род и произошел, здесь оказались. Он воевал, всю войну прошел, инвалидом вернулся с фронта. С первых дней войны и вернулся только в 1953-м, когда Сталин умер, после того его отпустили [из лагеря]. Он в плен попал, а как Сталин сказал: у меня нет пленников, есть изменники. Вот он вернулся только после того, как Сталин умер, их отпустили. Он вернулся инвалидом, на одну ногу хромал сильно. Он был очень обижен на страну, он ничего не хотел рассказывать.
Эдуард (местный депутат от “Единой России”)
[У нас] мини-колхоз. Кто работает здесь, делит и питается этим. Между собой поделили, и все. Пословицу такую знаете: где колхоз, там голод. Или как говорили при коммунистах: хочешь жни, хочешь куй, все равно получишь … Водку делаем сами, вино делаем сами, мясо у нас всегда есть. Вместе кормим, вместе зарезали, съели. Уголь [делаем и] продаем, [деньги на] корма нужны.
Люди, которые живут в отдаленных поселках, им вообще надо премию платить, что они содержат эту самобытность. Это очень серьезно – в горах жить. Люди, которые живут в горах, им должны платить деньги. [Если] света нет, мы подтянули рукава, пошли что-то делать. Водой что-то снесло – мы тоже стараемся что-то сделать. Надежда только на себя.
Мы помогаем всем. Ирану, Ираку… Да ты своим помоги, у тебя пол-России в лаптях. Почему вы еще не сделали такое, чтобы просто накормить людей? У нас газа нет. Мы живем в центре Краснодарского края, в Туапсе газа нет (в город поставляют сжиженный газ. – Прим.). Газ миллионами кубов продаете, а в России нехватка газа. Вы скажите, когда в России, в СССР [нормально] жили люди? Я только знаю период брежневский, застой коммунистов. Рубль был рублем 10 лет железно. В этот момент люди хоть как-то жили, одинаково было.
А сейчас ничего не поймешь. Недавно один хотел на дядю Володю что-то сказать, обвинили по всем статьям, и сидит. Навальный: революцию хотел сделать, и что с ним? Сейчас будет сидеть, а выйдет, рот больше не откроет. Так еще сколько ребят зацепили, попересажали. Это машина власти. Три года назад Росгвардия вступила в действие, у меня сразу было такое на душе, что человек на что-то идет серьезное и боится. Опричники были – царя личное войско. Сейчас у нас Росгвардия, которая непосредственно подчиняется дяде Володе.
Но все равно, с Путиным хотя бы войны нет. Навальный его обвиняет, что у него в Геленджике отель – я не против [отеля]. У моих друзей отели есть, они бизнесмены. А почему у Путина отель не должен быть? Я вообще не [против того, что у него] что-то есть, – с пенсией он не справился, вообще на двойку. Наши дедушки, бабушки свои жизни поотдавали. Пенсия 10 тысяч – это не стыдно?
Все фото — Радио Свобода