И почему парламенты всегда становятся мишенью революционеров?
Есть история, которая, возможно, относится к историческим анекдотам, но в данном случае это не имеет особого значения. В 1848 году в Германии революционеры вошли в кабинет Ротшильда. «Мы пришли забрать ваши деньги, они принадлежат всему народу», — требовали немецкие Шариковы. Ответ Ротшильда был следующим. «Отлично! У меня есть 18 миллионов талеров, в Германии живут 18 миллионов человек. Вас сейчас десять человек, возьмите свои десять талеров и уходите». Эта история о том, что когда группа лиц, якобы, представляющая «всю нацию», «национализирует» средства богатых, то это еще не говорит о том, что эта группа будет распределять богатство среди «всего народа», и даже если у нее есть такое искреннее желание, она может не знать, как именно это сделать.
Лично мне не близка эта «шариковщина»: я не вижу проблемы в том, что у людей разное финансовое состояние, даже если разница очень большая. Пусть у них будет 5 яхт или 10 майбахов — мне все равно. Для меня важно, чтобы они, как и все, имели бы равную гражданскую ответственность и чтобы все люди были в равной степени защищены законом.
Не должно быть ситуации, когда брат стоящего близко к власти бизнесмена затевает на улице драку и стреляет, но это дело пытаются «замять», а когда то же самое делает обычный владелец киоска, то его наказывают по всей строгости закона. Надо сказать, что в этом плане ни в одной стране мира ситуация не идеальна, однако она намного хуже в странах, где принято игнорировать закон.
Читайте также
Но давайте вернемся к распределению материальных благ. Ясно, что 10 революционеров, пришедших к Ротшильду, даже если они взяли бы 18 миллионов талеров, должны были бы подумать о том, как распределить эти деньги между 18 миллионами немцев. Понятно, что с одним талером к каждому не постучишься. Следовательно, должна быть какая-то система. Основной частью этой системы должен быть представляющий волю «народа» парламент. Вопрос в том, что во время революций именно этот институт становится мишенью атакующих. Причина ясна. Шариковы хотят иметь не государственное учреждение, которое распределяет богатство, а такого рода «справедливость», которая каким-то образом обогатит «народ», минуя любые институты.
Парламенту не везет уже давно, с тех времен, когда британцы решили ввести так называемый «парламентаризм». В 1648 году полковник Томас Прайд и его отряд стояли на ступенях британского парламента, ведущих в зал заседаний. У полковника был список, и он просто не пускал в зал тех депутатов, которые собирались голосовать за предложение короля Карла I (по сути, были против казни короля).
Созванная королем Франции в 1789 году конференция трех сословий — États Généraux, провозгласила себя Национальным собранием, затем — в 1792 году она была распущена под давлением масс, и был сформирован Конвент, который, в свою очередь, продержался три года. В январе 1918-го Учредительное собрание России должно было принять решение о государственном устройстве страны. Пришедшие к власти большевики не имели большинства в этом государственном органе, и их лидер, председатель Совнаркома (премьер-министр) Ленин приказал им просто не впускать в здание пришедших на второе заседание депутатов, что и было сделано охраной, после чего Учредительное собрание было распущено распоряжением исполнительного органа. Пашинян, пришедший к власти в Армении в 2018 году, попытался как можно скорее распустить парламент с большинством от РПА, и фактически сделал это, призвав своих сторонников заблокировать Национальное собрание. Во всех четырех случаях революционеры чувствовали за собой дыхание Шариковых, зачастую разжигая исходящие из их интересов настроения. Таким образом, институт, призванный обеспечивать стабильность, в том числе и в экономике, становится первой жертвой революции. После этого собственники теряют уверенность в завтрашнем дне. Деньги любят тихие времена и убегают оттуда, где их можно самопроизвольно направить в «карман народа».
Если бы на первом месте стояли только экономические интересы, если бы у людей была лишь цель перераспределения собственности, они бы десять раз подумали, прежде чем нападать на какое-либо государственное учреждение. Но, к сожалению, мотивы человеческих действий во многом иррациональны, и в таких мотивах, как мне кажется, главную роль играет то, что немецкий психолог Эрих Фромм называет «злокачественной агрессией».
Эта агрессия абсолютно не нужна для существования человека, однако является важной частью психологии. Это одна из тех страстей, которая преобладает в одних культурах, у отдельный людей и может вообще отсутствовать в других. Почему же возникает такая разница? Почему одни люди становятся жертвами политических, религиозных или иных доктрин, а другие не видят в них никакого смысла? По словам Фромма, это может зависеть от вдохновляемости людей и влияния лидеров. Но психолог не считает это объяснение достаточным. Невозможно было бы вдохновить людей, если бы они не чувствовали необходимости в четкой системе координат. «Чем больше идеология утверждает, что может дать простые ответы на все вопросы, тем привлекательнее эта идеология. Вероятно, здесь нужно искать причину, почему иррациональные или даже сумасшедшие идеологические системы имеют такое притяжение», — пишет Фромм. Агрессивная «борьба» с этими системами означала бы создание той же «антисистемы», породившей живущих в тех же заблуждениях Шариковых. Я вижу «противоядие» в любви и терпении. Но об этом в другой раз.
Арам АБРАМЯН
Газета «Аравот»
