Предприниматель и социальный инвестор Рубен Варданян рассказал ТАСС о том, какую угрозу для России таит демографический кризис, почему будущее за социальным капитализмом и чем важны образовательные и гуманитарные проекты.
— Когда вы поняли, что пора делиться, Рубен Карленович?
— Всегда считал это правильным. Все мои проекты были и остаются партнерскими, поэтому, если так посмотреть, я делился и делюсь постоянно — с партнерами, сотрудниками, друзьями… Можно ведь не только деньгами делиться, но и, например, радостью, успехом. Так всегда в жизни: чем больше даешь, тем больше получаешь.
— Но я спрашиваю в первую очередь о благотворительности, о необходимости давать тем, кто нуждается, у кого ничего нет.
Читайте также
— Знаете, не стал бы проводить четкую границу. На мой взгляд, благотворительность не только в том, чтобы отдать деньги. Пожертвовал сумму, на нее построили — условно — церковь, и на этом все закончилось.
Я не занимаюсь благотворительностью в том виде, в котором сегодня это понимает большинство, делюсь немного по-другому: пытаюсь построить действующие механизмы, которые бы обеспечили долгосрочную устойчивость филантропическим проектам. Поэтому нет такого, что я вот столько заработал и какую-то часть отдал на благотворительность.
— Десятину?
— Например. Вроде откупился, выполнил гражданский долг. Важно понять, что живешь в обществе, где есть разные люди и возможности у них тоже разные. Современный мир сложный, взаимно переплетенный. Социальная стабильность не просто красивые слова и зона ответственности не только государства. И у элиты есть определенные обязательства по созданию механизмов перераспределения материальных ресурсов, денег, знаний, которые должны помочь обществу стать более сбалансированным. Это вопрос философии жизни.
— Кажется, не все это понимают.
— Не готов отвечать за других, мы все разные, каждый приходит к этому пониманию по-своему, на разных этапах жизни, а кто-то вовсе не приходит. Многое зависит от того, каким горизонтом восприятия живет человек.
Про себя могу сказать, что всю жизнь старался думать и планировать лет на 25 и более. И быть оптимистом. Верю, что в ближайшие четверть века Россия станет успешной страной с нормальными общественными и правовыми институтами, где все люди смогут себя комфортно чувствовать. Здесь будет меньше ненависти, противоречий, расслоения — имущественного и социального. Но для этого надо прилагать усилия. Каждый делает столько, сколько может. Да, кто-то смотрит на Россию как вахтовик: тут зарабатываю, а живу на Западе или создаю там для себя базу на будущее, которое не связываю с этой страной.
В кризис настроение в России меняется кардинально. Огромная территория, большой размах, поэтому неудивительно, что нас, как маятник, качает из одной стороны в другую. Мы с легкостью впадаем из оптимизма в депрессию. Но все опять-таки зависит от длины горизонта, на который планирует человек.
— И в какой, по-вашему, мы фазе?
— Долгосрочно я вполне оптимистичен, краткосрочно — пессимистичен, поскольку понимаю: перед нами стоят серьезнейшие вызовы. Не только перед государством, но и перед всеми, кто считает Россию своим домом.
Скажем, демографическая проблема не связана с политическими институтами, инфляцией или курсом доллара.
В двадцатом столетии Россия пережила демографическую катастрофу. Напомню, в 1913 году в Российской империи было 183 миллиона жителей, а население Земли составляло 1 миллиард 800 миллионов человек. Иными словами, каждый десятый землянин жил здесь. В США тогда было менее 100 миллионов жителей.
Прошел век, и даже с учетом того, что сегодняшняя Российская Федерация территориально меньше Российской империи, здесь проживают 143 миллиона человек, а в Америке уже 320 миллионов.
— А всего на планете — семь миллиардов…
— О том и речь! Доля жителей России снизилась до двух процентов от общего числа.
Понятно, эта проблема не решается только за счет улучшения экономических условий. Нужен комплекс мер — здоровье нации, увеличение продолжительности жизни населения, решение проблемы брошенных, отказных детей, которые с рождения растут в приютах при живых родителях, и многое другое.
Отдельная тема — частная собственность. До сих пор отношение такое, будто дали на время подержать, а потом в любой момент могут отнять. Я говорю не только о сотнях тысяч зарегистрированных компаний, но и элементарно о собственности на жилье. Например, многие из тех, кто имеет квартиру в пределах московского Садового кольца, стоимость которой составляет несколько сотен тысяч долларов, даже не понимают, что обладают серьезным активом и им надо правильно распорядиться. У нас еще не сложился институт частной собственности, который является ключевым для рыночной экономики, — ни с точки зрения ощущения себя собственниками, ни в плане судебной системы и традиций преемственности. Что касается последней, через 10–15 лет этот вопрос станет еще более актуальным для тех, кто заработал свой капитал в 90-е годы. Чтобы помочь владельцам активов определиться с выбором подходящей для них модели, мы создали компанию Phoenix Advisors, она занимается кураторством благосостояния и работает как с самими владельцами, так с их преемниками и наследниками.
Есть и фундаментальные вызовы. Как известно, общество развивается по спирали, и сегодняшний technology disruption (технологический прорыв. — Прим. ред.) — новый виток изменений. По масштабу воздействия на общество, на всю парадигму отношений они сродни тому, что человечество переживало во времена великих географических открытий, когда были открыты Южная Америка и морской путь в Индию через южную оконечность Африки. И если «географическая революция» привела к Ренессансу, а затем к промышленной революции, то сейчас мы переживаем революцию технологическую, она должна вызвать серьезные изменения не только в технологиях, но и в социальной сфере, политической, образовательной и многих других. Все те установки, весь уклад, который когда-то казался незыблемым, сейчас подвергается сомнению. Например, кто может ответить сегодня, к чему приведет деятельность компании Uber, которая обеспечивает работой миллионы частных водителей, не имея при этом ни одной машины и тем более не производя их? Особенно если через несколько лет появятся беспилотные автомобили? Можно говорить также о Google и Facebook. Вопрос не в том, что все перейдут или не перейдут на эти платформы, и не в виртуальных технологиях и возможностях их применения в образовании, медицине, науке, в быту, а в том, что это влечет за собой качественные изменения системы взаимоотношений, процесса взаимодействия, общественных институтов и всего остального.
Развитие технологий приводит, с одной стороны, к увеличению расслоения в обществе, с другой — к усилению взаимосвязей — технологических, информационных. Что это значит? Сегодня на планете существует около 200 признанных государств, благополучными можно назвать порядка 50 из них. Оставшиеся три четверти находятся в категории так называемых развивающихся. Раньше жители ведущих стран об этом не думали, сегодня же мы не можем считать, что проблемы большинства землян нас не касаются. Ведь на планете практически не осталось белых пятен, мир стал взаимозависимым, и то, что происходит в проблемной зоне, напрямую влияет на всех. Сейчас нам кажется, что проблема беженцев из зон военных конфликтов крайне серьезная, а между тем, если температура на планете повысится хотя бы на градус, десятки миллионов человек из Африки и Ближнего Востока ринутся в Европу. Это в разы больше спасающихся сегодня из Сирии и Ирака. Миграционные волны захлестнут не только Европу — это коснется всех. Поэтому усиливается поляризация мировых процессов: с одной стороны, все понимают, что взаимозависимость будет лишь расти, с другой — появляется все больше людей, боящихся перемен. Они голосуют за Brexit, за Трампа… Происходит усиление изоляционных и националистических политик. Это естественная реакция людей на страх перед изменениями.
— Но вы же нашли свою борозду и планомерно ее вспахиваете.
— Еще раз: это вопрос выбора и готовности брать на себя риск. Можно сказать, что все плохо, построить дом с противоатомной защитой, сидеть там, вдыхать через специальный фильтр очищенный воздух и ждать, когда же эта бомба рванет. А потом думать: «Как же хорошо, что у меня есть запас консервов на два года вперед!»
— Вы построили себе схрон?
— Нет. Пока есть возможность, жить надо так, что все будет хорошо. Нужно быть оптимистом, ты же оставляешь этот мир детям… Или вообще не иметь детей, если не веришь в благополучный исход. Мы обязаны оставить планету лучше, чем получили. Иначе пророческой окажется оговорка Виктора Степановича Черномырдина, что наши дети нам еще позавидуют. А если серьезно, жить надо полноценно и обязательно вдлинную. Знаете, в японской философии часто встречается такая мысль: живи так, будто завтра умрешь. Ничего не откладывай на потом, делай сегодня все, что можешь. Говори слова любви тем, кого любишь, извинись перед всеми, кого обидел… И при этом учись, будто будешь жить вечно. И так — каждый день. На горизонте в 25, 30, 50 лет…
Некоторые процессы в обществе идут куда дольше, чем длится человеческая жизнь. Нам кажется, что все тянется бесконечно долго, а в действительности, наоборот, быстро. Вот смотрите: с начала горбачевской перестройки прошло лишь три десятилетия. Моисей 40 лет водил народ по пустыне, пока не ушло поколение людей, которые помнили египетское рабство. Значит, у нас впереди еще 10 лет, чтобы произошла полная смена тех, кто жил и рос в советское время. Вместо них придут новые. Это не значит, что они лучше, — они новые.
Нас ждут большие перемены в середине 2020-х, смена элиты, которая выросла в СССР.
— Вы, Рубен Карленович, на роль Моисея не претендуете, тем не менее пытаетесь растить сменщиков. Я о проектах школы бизнеса в Сколкове и колледжа UWC в армянском Дилижане. В первой вы пять лет были президентом, второй тоже создавали с нуля…
— Важно быть последовательным. С нулевых годов говорю, что люди — главный актив информационного общества в XXI веке, за него будет идти борьба. Поэтому образование чрезвычайно важно. Россия в 90-е годы потеряла не только несколько сотен миллиардов долларов, выведенных из страны. Гораздо хуже, что отсюда уехали мозги на триллион долларов. Эмигрировали в Израиль, США, Европу, Южную Корею…
— И продолжают уезжать.
— Возможно, это самая страшная беда. В конечном счете 3–5 процентов креативных людей являются двигателями прогресса. За них и разворачивается серьезнейшая битва. Илон Маск из Южной Африки почему-то уехал не во Францию или Новую Зеландию, а в Америку. Надо сделать так, чтобы следующий Илон Маск хотя бы не уехал из России, а еще лучше — приехал бы сюда. Хоть из ЮАР, хоть из Кении или Чехии.
— Верите?
— По-другому нельзя. Но только верить и молиться — мало, а надо еще и делать что-то. Знаете, как в анекдоте? «Хотя бы купи лотерейный билет…» Нужно обязательно пробовать, не бояться ошибаться и верить, что все получится. Поэтому и Сколково, и UWC Dilijan…
— Это и есть лотерейный билет?
— В какой-то мере. Мы же видим, сколько детей уезжает учиться на Запад, а наши проекты о том, что и на постсоветском пространстве можно создавать конкурентоспособные учебные заведения. Мы исходим из понимания, что существует потребность в новом формате образования. В обществе всегда были мастера, обладавшие знаниями в своей узкой профессиональной области. Те же, кто находился на верхушке социальной пирамиды — элита, — обладали глубокими комплексными знаниями и очень широким кругозором. Так было на протяжении тысячелетий. Однако, когда свершилась промышленная революция, специализация возникла не только на уровне профессий, но и на уровне элиты. Появились узкие, конкретные направления, и каждый должен был стать специалистом в одном из них. Изменилась вся система образования, а также система взаимоотношений в обществе, и разрыв между группами людей стал увеличиваться.
Сегодня идет обратный процесс — от анализа к синтезу, причем на новом уровне. В XXI веке, когда любая информация, даже самая специализированная, доступна и может быть легко найдена, мы возвращаемся к тому, что нужна не столько узкая специализация, сколько широкий уровень образованности в сочетании с умением работать на стыке профессий и областей знания. Конкурентными преимуществами обладает не просто хороший биолог, а, например, биоинженер-психолог. Жесткое разделение между так называемыми гуманитариями и технарями становится ненужным и даже может мешать. На нынешнем уровне усложнения важно, чтобы люди умели видеть большую картину, могли определить, где возникают ключевые разломы, и имели бы доступ к специализированным знаниям. Поэтому мы стараемся развить у детей умение видеть, как тот или иной научный факт встраивается в общую систему знаний о мире и как он проецируется, например, на гуманитарные ценности или законы, по которым существует и развивается общество. И еще прививаем такие важнейшие в современном мире качества, как адаптивность к новым реалиям, умение быть гибким и быстро перестраиваться, понимать и принимать другие культуры.
В нашей школе в Дилижане учатся ребята из 72 стран мира. Не местные армяне и не диаспора, а американцы, европейцы, австралийцы, жители стран Азии и Африки… И «Сколково» мы с партнерами создавали как бизнес-школу, куда должны приезжать иностранцы. Да, сегодня студентов из дальнего зарубежья стало меньше, но надеюсь, это временная ситуация. Мы рады, что увеличивается количество студентов из стран СНГ.
Не скрою, доволен, что бизнес-школа «Сколково» показала: разговоры, будто богатые и успешные люди из России не способны работать с иностранцами и договариваться между собой, не имеют под собой основания. Если заложены правильные основы, все возможно. В том числе выстраивание эффективного партнерства между государством и российским частным сектором.
И мы гордимся, что проект школы UWC Dilijan получил международные архитектурные премии — как лучшее общественное здание в Европе и как архитектура, задающая тренд, а также стал первым проектом в Армении, сертифицированным по зеленым стандартам BREEAM.
— Кто строил?
— Архитектор — англичанин Тим Флинн, работали русские, немцы, грузины и, конечно, армяне, за все отвечала девелоперская компания из Москвы, мой партнер Гагик Адибекян.
Та же бизнес-школа «Сколково» — пример, как создать уникальный комплекс, поскольку даже само здание несет определенный посыл миру. За 10 лет из «Сколково» вышло большое количество выпускников. Да, несмотря на работу бизнес-школы в России, часть все равно уезжает учиться в Америку, во Францию, в Лондон, в Гонконг. И это нормально. Но кто-то решает, что лучше остаться здесь. Меня спрашивали: «Зачем ты создаешь школу?» Хочу, чтобы появился выбор. В том числе у моих детей. Раньше здесь альтернативы не было, теперь есть.
Самая большая роскошь и самая большая ответственность — право выбора. Часто люди страшатся и бегут от него. Хочется, чтобы кто-то за нас принял решение, а мы потом могли сказать: это не мы виноваты. Наше любимое занятие — перекладывать ответственность на мам, пап, начальство, государство… Поэтому право выбора — это главное.
— Для вас эти проекты — затратная история?
— С точки зрения денег? Да, потраченное никогда не вернется в виде дивидендов или чего-то подобного. Но, если оценивать с точки зрения важности для страны и эмоциональной отдачи, я инвестирую в будущее, в том числе свое и, что важнее, своих детей. Звучит громко, однако, по сути, так оно и есть.
Преклоняюсь перед теми, кто помогает смертельно больным, бездомным, нищим. Это настоящее миссионерство. Мы же занимаемся социальным инвестированием, не проводим разделения, что здесь зарабатываем, а там тратим на благотворительность. В мире популярной становится модель, когда бизнес сращивается с филантропией, и наши проекты основаны на blended approach — смешении на всех уровнях: капитала, видов деятельности, образования, подготовки людей.
Считаю, будущее за социальным капитализмом, эта модель может спасти мир. Подобное уже происходит в Швеции, Финляндии, Норвегии. Если бы американский сенатор Сандерс был лет на 10 моложе, думаю, он стал бы кандидатом номер один на выборах президента США. Ведь и он, и Трамп нажимали на болевые точки общества, которое является наиболее развитым в сегодняшнем мире, Сандерс высказывал много социалистических идей, хотя он не коммунист…
— Вы называете себя социальным предпринимателем, но в массовом сознании это звучит как оксюморон.
— Надо менять отношение. Лишь отчасти это вопрос терминологии. Мы живем в мире, где, с одной стороны, существует разрыв между представителями власти и научной, культурной элиты, которые зачастую друг друга не понимают, разговаривая на одном языке и используя одни и те же термины. С другой стороны, существует сильное расслоение в обществе в целом. Есть негатив, предубеждение против богатых. Людям, получающим скромную зарплату, сложно понять, как, условно говоря, юрист или трейдер зарабатывает сотни тысяч долларов. Конечно, возникает чувство несправедливости.
— Часто сталкивались с непониманием?
— Даже с неприятием. Это нормально. Ведь одно из главных умений настоящего предпринимателя — не бояться выходить из зоны комфорта. Россия — страна с непредсказуемым климатом и сложными условиями жизни, вот люди и стремятся к стабильности любой ценой. Лучше ничего не трогать и не менять, чтобы не стало хуже. А вдруг что-нибудь пойдет не так? Предприниматель по своей сути disruptive (разрушитель устоев. — Прим. ред.), он такой раздражитель, который может сделать что-то «неправильно», по-другому. Общинная система строилась на необходимости помочь друг другу выжить, а не думать о процветании.
Для большинства людей новое таит в себе опасность. Хорошо помню выступление академика Абела Аганбегяна в 1985 году, когда я учился на первом курсе МГУ, а тогда он был советником Горбачева. Отвечая на вопрос о перестройке, Аганбегян сказал: «Мы запустили процесс, похожий на огромный маятник. Начинаем его раскачивать, но не знаем, в правильную ли сторону. Если ошиблись, он может разрушить все наши капитальные стены». Абел Гезевич оказался провидцем: запущенные перестройкой процессы привели к ломке всех построенных стен, вплоть до развала СССР.
У России есть несколько вариантов действия, исходя из демографического кризиса: объединиться с Европой или с Китаем, попытаться восстановить экономическое единство на постсоветском пространстве либо же ничего не делать. Вот четыре сценария, других не вижу. Если предложите пятый, с удовольствием выслушаю.
С Европой не получилось, хотя продолжаю верить, что это лучший сценарий для всех нас, с Китаем — при всем желании — есть определенные риски. Поэтому оптимальный выход в такой ситуации — расширить экономическое пространство, в рамках которого к 145 миллионам жителей России добавить еще несколько сотен миллионов человек, необходимых для устойчивого долгосрочного развития. Вопрос заключается в том, каким способом это сделать: административно-насильственным или экономически выгодным для всех?
— Чем вы готовы помочь делу?
— Неоднократно говорил: все, что делал и делаю, направлено на создание механизмов для изменения экономической и социальной среды. Возьмем, к примеру, проект PHILIN (Philanthropy Infrastructure. — Прим. ред.), занимающийся поддержкой инфраструктуры российских НКО и благотворительных фондов. Его цель — создать нормальные институты для тех, кто реализует благотворительные проекты, и тех, кто хочет помогать и готов жертвовать на это свои деньги. Сегодня у нас обслуживаются 30 семейных и общественных фондов, которые ранее делали все кое-как, «на коленке».
Теперь фонды получили профессиональный сервис, уверен, года через три их размер увеличится в разы и, соответственно, охват тех, кому они смогут помочь. Фонды будут «поднимать» значительно больше денег, выстраивать фандрейзинговые кампании и благотворительные программы, опираясь на современную финансовую, юридическую, операционную и ИТ-инфраструктуру.
PHILIN занимается институционализацией филантропии, чтобы люди опирались на институты, а не на знакомых. Речь опять же о горизонте планирования минимум на 25 лет. Иначе не имеет смысла затевать.
— А Aurora Prize вам зачем?
— Эта премия вручается за исключительный вклад в дело сохранения человеческих жизней и продвижение идей гуманизма. Проект оказался более масштабным, чем мы задумывали. Изначально хотелось помочь армянам преодолеть комплекс жертвы, преследующий наш народ со времен геноцида 1915 года, такая, знаете, глубокая внутренняя боль. Мы хотели показать миру пример того, как люди, пережившие страшную трагедию, выжив и встав на ноги, готовы помогать и отдавать тем, кто в этом нуждается.
Но вскоре стало ясно: все происходящее сегодня в мире делает эту тему актуальной для каждого. Все наши проекты можно охарактеризовать словом glocal, сочетанием глобального и локального. Такая инициатива, как Aurora, хорошо это раскрывает.
Когда мы стали получать истории людей, спасающих других, возникло желание сказать им спасибо. Это уникальные примеры благородства и мужества, торжества гуманизма. Что касается самой премии, то лауреату вручается грант в 100 тысяч долларов, и еще миллион долларов он может передать тем, кто вдохновил его на гуманитарную деятельность.
— Другим людям, фондам?
— Именно. В этом и заключен главный смысл. Получилась уникальная модель, своего рода perpetuum mobile, механизм отдачи.
— Для кандидатов на Aurora Prize есть географические или тематические ограничения?
— Ни географических, ни тематических, ни национальных. Будем рады, если когда-нибудь премию получит турок, деятельность которого будет соответствовать критериям нашей премии. Особо подчеркну: ни я, ни мой партнер, соучредитель премии Нубар Афеян не участвуем в принятии решения по выбору лауреата. Это делают девять членов отборочной комиссии, среди которых только один армянин — Вартан Грегорян, возглавляющий Корпорацию Карнеги в Нью-Йорке и являющийся одним из самых уважаемых деятелей в академическом мире.
— Кто еще входит в комиссию?
— Три лауреата Нобелевской премии мира, известные правозащитники из Либерии, Пакистана и Ирана, гуманитарный активист из Австралии, бывшие президенты Ирландии, Коста-Рики и Мексики, актер, режиссер и филантроп Джордж Клуни. Первым сопредседателем комиссии был Эли Визель, тоже лауреат Нобелевской премии, переживший Холокост… Уважаемые во всем мире люди.
Стараемся находить и выделять тех, кто не случайно кого-то спас, а делал это системно, осознанно, подвергая свою жизнь опасности.
В мире много различных премий, но в области человеческих ценностей подобных нет. Наша Aurora Prize for Awakening Humanity — самая крупная. Это не human rights, права человека, а human values, это про человеческие ценности, которые, как ни странно, сейчас иногда сталкиваются с правами человека, и это тоже новый вызов, который надо обсуждать открыто и публично.
— У вас еще есть социальный проект «Выше мечты». Хотя, казалось бы, что может быть выше мечты?
— Это миссия компании «Тройка диалог»: «Мы создаем будущее сегодня, чтобы завтра подняться выше мечты». «Тройки» больше не существует, но осталось сообщество людей, которые, хоть и разошлись по разным организациям, все же помнят, как делали первые шаги в бизнесе. Молодые ребята приходили в «Тройку» стажерами и через несколько лет становились начальниками управлений, партнерами. Парни и девушки добивались стремительного карьерного взлета, и важно, что их истории успеха продолжились уже за пределами компании.
Сегодня многие бывшие партнеры «Тройки» возглавляют различные финансовые институты. Скажем, Володя Потапов — председатель совета директоров «ВТБ Капитал Управление активами», Андрей Звездочкин — генеральный директор инвестиционной компании «Атон». Мы хотим продолжить начатое, чтобы подобных примеров стало еще больше. «Выше мечты» — бесплатная программа для тех, кто сегодня только учится бизнесу. Важно к теории добавить практические знания. Отобранные нами ребята имеют возможность пройти практику в лучших финансовых организациях — Сбербанке, «ВТБ», «Атоне», CleverDATA, Credit Suisse…
Знаете, когда мы в «Тройке диалог» брали людей на работу, на собеседовании спрашивали их о мечте. 85 процентов ответов было о материальном — домик на берегу моря, красивая машина, модные вещи… Процентов 10–12 мечтали о полете в космос или о чем-то столь же фантастическом. Оставшиеся говорили, что хотят попытаться изменить мир в лучшую сторону.
— Вы, разумеется, за последних, Рубен Карленович?
— Да, никогда не мечтал о материальных вещах. И до сих пор ничего не изменилось. Мечтаю жить в мире, где разум и человеческие ценности преобладают над жадностью и жестокостью.
Проблемы есть у всех — разница лишь в отношении к ним. Я всегда работал в удовольствие, занимался нужным делом, общался с интересными людьми и старался все делать по максимуму, надеюсь, смогу продолжить это делать и дальше.
Беседовал Андрей Ванденко
