Ашот ГАЗАЗЯН
В жизни так много всяких нелепых совпадений! К примеру, даже самые желанные гости однажды могут прийти к вам невовремя. Когда, скажем, вы с супругой собрались в оперу. На «Отелло». А к вам – р-раз! и гость…
Карапет Овакимович давно хотел сводить супругу Эмму на какое-нибудь монументальное представление. Да чтобы ближе к концу этого представления вышибло слезу у его славной подруги жизни, по традиционному стечению обстоятельств всё время проведшей за плитой на кухне да за воспитанием троих сыновей. Ничто не обещало сюрпризов. Даже когда супруги наносили последние штрихи на праздничные туалеты, теснясь у зеркала в узком коридоре, и в дверь зазвонили – мало ли кому из соседей могло прийти в голову разузнать, что нового происходит в мире. Начальник небольшого строительного треста Карапет Овакимович выписывал чуть ли не все советские газеты и журналы, более того, он их читал, а потому знал обо всём, что в этом мире происходит.
– Я открою! – хозяин двинулся к двери, на ходу поправляя галстук.
Читайте также
А через секунду-другую оказался в объятиях того самого желанного гостя, который, к несчастью, появился как нельзя некстати. Им оказался двоюродный брат Карапета Овакимовича Рафик, с которым они не виделись лет десять. Но они провели вместе такое трудное послевоенное детство, а воспоминания нахлынули с такой силой, что супруги честно забыли об «Отелло», моментально решив быстренько собрать что-нибудь на стол. И предаться воспоминаниям, и выпить чего-нибудь из водки по такому славному случаю.
– Я только-только из-за стола! Выпили-и! – радостно объявил Рафик, не замечая театральных нарядов родственников.
– А мы вот в оперу собрались, – сообщил Карапет Овакимович.
– К оперу? – удивился Рафик.
– Нет, в оперу, – пояснила Эмма. – Это театр такой. Там все поют.
Но когда Рафик смущённо засобирался было не помешать культурной вылазке супругов, Эмма решительно схватила его за локоть:
– Не пропадать же билетам! Вот вы, два брата, и пойдёте в театр! А вернётесь – ужинать будем.
И с облегчением скинула свои лакированные шпильки.
Рафик попытался было посопротивляться, но процесс уже, как начали говорить позже, пошёл. Карапету Овакимовичу идея Эммы понравилась – и с братом можно было бы пообщаться, и к культуре его приобщить, а под занавес – и к пиву.
Но Рафик, если вы ещё помните, был только-только из-за стола. И за столом тем было выпито совсем неспортивное количество спиртного. Армейский друг, с которым он не виделся не какие-нибудь десять, а все двадцать лет, продемонстрировал чудеса гостеприимства, и теперь Рафику просто хотелось скинуть туфли, выпить кружку-другую пива, чтобы дать празднику продолжиться, и пообщаться о былом и настоящем с таким родным двоюродным братом.
– Пойдём, пойдём! – подзадоривал его Карапет Овакимович. – Тебе понравится!
«Ну, если уж там петь будут…» – подумал Рафик и согласился. Причесался только. Он всю жизнь работал парикмахером, мастером по дамской части, и голову всегда держал в идеальном состоянии…
Они ещё не успели устроиться на своих местах в партере, как Рафик, зажатый с одной стороны двоюродным братом, а с другой – дородной тётенькой неопределённого возраста, откровенно заскучал.
Поглядел по сторонам – все трезвые-трезвые. Вполголоса говорят. Причёски свои поправляют, галстуки, и все одинаково пахнут хорошими духами и одеколонами.
«Как в моём салоне», – с гордостью подумал Рафик и, достав из внутреннего кармана пиджака расчёску, попытался приподнять один из локонов своей соседки, дородной тётеньки неопределённого возраста.
– Что ты делаешь? – ужаснулся Карапет Овакимович. – Мы же в театре!
– У неё прическа не зафиксирована! – начал было объяснять Рафик. – Смотри, эти три локона совсем не на своём месте. И краска плохо вот здесь положена, видишь!..
И снова расчёской – в голову тётеньки.
– Вы пьяны! – возмущению женщины не было предела. – Что вы всё время в меня своей расчёской тыкаете!
Рафик икнул. Два раза.
На них начали обращать внимание. Сначала мужчина перед ними – он оглянулся и подмигнул Рафику.
«И этот не по своей воле здесь!» – подумал Рафик и громко представился:
– Р-рафик!
Мужчина обрадовался:
– Христофор!
– Крест, топор, – повторил Рафик и снова икнул.
Женщина, сопровождавшая Христофора, метнула в него ненавидящий взгляд.
– Рафик, просто тихо сиди и смотри! Сейчас начнётся. Тут негр жену свою душить будет, – тихо увещевал Рафика Оваким Карапетович, проклиная себя за то, что сидит здесь среди расфуфыренных театралов, вместо того, чтобы дома – в тапочках да перед телевизором – пить пиво с Рафиком и вспоминать те славные времена, когда не было ни хлеба, ни телевизоров, но зато было детство.
– Жену! – почему-то обрадовался Рафик. – Вот сука!
Теперь уже рассмеялись где-то в задних рядах. Хотя вряд ли кто-то понял, кто же конкретно там сука – негр или его несчастная жена.
Карапет Овакимович ойкнул и вцепился руками в подлокотники кресла.
Но тут и представление началось. На сцену вышли двое, и один из них говорит, точнее, поёт, но так это делает, как будто бы говорит:
«Ни слова больше. Это низость, Яго. Ты деньги брал, а этот случай скрыл».
Рафик спрашивает:
– Каро, у кого этот деньги взял?
Карапет Овакимович тихо стонет и говорит:
– Сейчас поймёшь, внимательно слушай.
– А женщины когда будут? – никак не угомонится Рафик.
На них начали шикать:
– Как вы себя ведёте! Вы же в театре!
– Хорошо, хорошо! – успокаивает всех Рафик. – Я только спросить хотел.
И икает. И снова два раза.
Женщина с локонами ненавидит Рафика больше всего на свете. Она почти не смотрит на сцену. Она смотрит на Рафика, который почему-то не расстается со своей расчёской. Поигрывает ею, поигрывает, время от времени норовя встрять с нею в такую несовершенную причёску соседки. Потом попытки эти оставил, потому что задремал. Всхрапнул пару раз, но в партере к нему, видимо, попривыкли…
На сцене Отелло:
«…Нет, Яго, никогда! Как в Чёрном море холодное теченье день и ночь несётся неуклонно к Геллеспонту»…
– Геллеспонт! – встрепенулся Рафик и нервно ухватился за плечо впереди сидящего зрителя.
– Я – Христофор! – весело реагирует тот.
– Крест, топор… – бормочет Рафик и, вытянув ноги, снова засыпает. Храп.
Карапет Овакимович в ужасе. Сейчас он радуется только тому, что на сцене поют слишком громко и потому звуки, издаваемые двоюродным братом, слышны только на достаточно локальном пространстве. Только однажды Рафик всхрапнул так, что вздрогнули даже артисты на сцене. Только однажды…
Проснулся он, когда, как говорится, все умерли.
«…С прощальным поцелуем я отнял жизнь твою и сам умру, пав с поцелуем к твоему одру».
Мавр падает на измятую постель и умирает.
– А кто тут жену удушил? – громко поинтересовался Рафик.
Карапету Овакимовичу показалось, что ему сейчас ответит сам Отелло. Встанет с постели измятой мёртвый и ответит…
Когда дали свет, Рафик уже проснулся совсем и теперь с любопытством разглядывал сверкающие хрусталём люстры. Женщина с локонами спешно протискивалась к выходу, испуганно озираясь и давя ноги удовлетворённым любителям Шекспира.
– А теперь пиво! – радостно наносит последний штрих Рафик.
Карапет Овакимович схватился за сердце:
– Я тебя никогда, слышишь, ни-ког-да больше не возьму в театр!
Рафик огорчённо крякнул и облегчённо вздохнул.
