Рассказ
— Кто-нибудь даст кофе единственному в редакции еврею! – говорит Алик Фримерман и хитро косится в сторону ответственного секретаря. Ответственного секретаря молодёжки зовут Яша, а если подробнее, то Яков Самуилович Левин. А он даже бровью не ведёт. Какой же он еврей, если в паспорте чётко прописано – армянин. Совсем как в паспорте Довлатова.
Алик, многоопытный журналист и замечательный беллетрист, пьёт кофе и листает свою общую тетрадь, в которую собирает темы для будущих очерков и статей. Синопсисы, так сказать. Он с ней не расстаётся. Молодым журналистам тоже очень хотелось её полистать, но это было невозможно – Алик со своей тетрадью практически не расставался.
Сидит. Пишет. Ручкой. Одна из машинисток уже отложила все рукописи. Ждёт материала Алика. Такая привилегия у Алика – получать свободную машинистку ровно в тот момент, когда он поставит точку. Распечатка и вычитка, в отличие от процесса письма, дело нехитрое. Есть очерк!
Бывать довольным собой и самодовольство — разные вещи. Тут степеней нет, есть настроение и должен быть повод. У Алика он есть всегда — все молодые журналисты хотели писать, как Фрим. И это, конечно, добавляло ему настроения.
Читайте также
Алик закуривает:
— А что, Мано не появлялся?
Мано – старый приятель Алика с высшим техническим образованием. Бросил пить. Зачем-то пообещал бросить курить. И, как следствие, влюбился. Пристал к Алику.
— Хочу – не могу! – говорит. – Люблю – женюсь!
— А она знает?
— Догадывается, но держит дистанцию. Что-то нужно для её общего расшевеления предпринять.
— Ну, что тут сделашь! Дело индивидуальное…
— Ты, — говорит Мано, — письмо напиши любовное, а я ей отправлю, ну, как от меня. Ты – мастер, а я в резисторах разбираюсь…
Чего только не сделаешь для друга! И Алик пишет письмо незнакомой женщине. Только фотографию видел. И то она там не то сидит в кафе, не то в гамаке лежит. Не то на фотографа смотрит, не то вообще отвернулась. Очень неудачная фотография была, словом. Но какая разница, когда Мано говорит – чудо, а не женщина! А глаза! А ушки! А ножки! Нос там… Люблю, словом, не могу…
— Красиво пиши!
— Не стой над душой! Не можешь писать, сиди — смотри…
Незаметно для себя Алик исписал два листа формата А4. Он смело называл женщину Ребеккой и Беатриче своей истомлённой напрочь души, пересыпал текст розами и гладиолусами, пометал бисер и множество драгоценных и полудрагоценных камней с берегов Амазонки. Он не остановился на том, что только смерть может сделать жизнь Мано осмысленной, потому что при жизни смысла без неё никакого нет и не будет. В общем, писал, как Моцарт, точнее, Бетховен свою «Лунную сонату». В заключение присыпал письмо рядом заверений в навеки-вечной верности и любви до гроба. До чьего, не уточнил…
Перечитал.
— Я бы не удержался, — говорит. – А я – мужчина, нервы у меня крепкие. А тут женщина. Поплывёт…
Мано тоже прочитал письмо. В двух местах всплакнул.
— И я, — говорит, — не удержался бы. Алик джан, брат для брата не сделал бы того, что ты для меня сделал.
И отправил письмо.
Прошёл месяц.
Мано в редакции ждали все. И он пришёл. Счастливый! Кот, которого только-только накормили и положили отдыхать на собственную подушку, только с шампанским.
— Ну, как? Рассказывай!
— Что тут скажешь, — говорит. – Встретились, любит, говорит, жить без меня не может. Дала, словом. Женимся…
Алик зарделся от удовольствия. Как будто это ему дали…
Ашот ГАЗАЗЯН
