Вова Арзуманян
Без десяти четыре. Это ветреная ночь. Конец самого тяжелого дня или начало нового. Азат беспрестанно храпит в полутемной комнате. От этого звука устало окно, которое стоит на страже между ночью и днем. Ночь словно обнесена кирпичным забором, а луна медленно разделывает звезды. Ночь целовала потрескавшиеся губы Азата, но он этого не чувствовал. А оставшиеся капли вина, выпитого несколько часов назад, сохли на стенках бокала, который часто видел предательство. И это было не просто продолжение жизни, текущей под кожей или над тишиной. Это был избранный путь, и я не знал, что какая-то улица уже знала его как бессмертного, потому что, когда он бывал пьяным, он громко говорил: «Я знаю единственного мертвеца». И все слепо верили ему, но не знали что его красота и уверенность были обманчивы.
Мало-помалу земля под его ногами уступала жаре, которую он принял, но он продолжал идти мечтая. Дверь не открывается, потому что никто не стучится, и, честно говоря, никто и не помнит. Нет помнящих. Вот почему он скулил своим большим носом и сходил с ума от этого ожидания. Спина согнулась и сморщилась от тоски. Все казались ему сморщенными и несуществующими тенями.
—Они мертвы, мертвы…
Читайте также
Он утверждал, что знал единственного умершего, но не имел в виду жену, которая умерла три года назад на третьем месяце беременности, когда из-за новой болезни в стране умирали роженицы, прохода не давая друг другу. И даже был страх, что мужчины тоже могут заразиться, поэтому Азат долго оставался запертым в доме и уже одиночество говорило с дыханием, когда не бывало другого выхода, он брал в руки фотографию жены и начинал говорить с ней о быте, от ремонта ванной комнаты до ремонта туалета, о которой они мечтали, и ругались друг с другом из-за того, что не могли определиться с выбором плитки. А когда уставал, ложился на правую сторону двуспальной кровати, обнимал колени и смотрел то на пол, то на потолок, хотя было темно и почти ничего не было видно. Он ничего не распознавал и все было нормально, хотя страх еще не проходил, и ночь сгущалась в его глазах и готовилась к встречам.
Ночь опустилась на крышу многоэтажки, а он спал еще с утра. Он всегда думал, что если будет спать утром, то всю ночь будет драться с простыней и станет своей сумасшедшей девушкой. На просторах звездного неба он забывал свою боль и себя. Он забывал образ Раи в своих глазах, которая была его «спокойной ночью». Были полны краски, которые спаслись от вчерашнего холода и призраки уходили в спешке. Как забывчивый человек, он все еще оставался в своем сознании в поисках теней. Невыносимо, что сказать. А когда темнота рассеялась и он понял, что было раннее утро и он еще не спал, он начал грызть ногти и играть в прятки с подушкой, со зрелыми, готовыми ко сну глазами, которые каждый момент были в поисках.
«Как длинна ночь!». Он начинает убеждать себя, что может уснуть и снова увидеть во сне первого и последнего человека дарованного им судьбой, которая была верной при любых обстоятельствах. Глаза-лепестки Раи, густые ресницы, тонкие и улыбающиеся губы были еще живы в глазах Азата. И не случайно, что он не искал её черты в тенях, потому что они были очерчены в его снах, поэтому он не успевал тосковать по ней и, может быть, утолял тоску во сне. Ночь поглощала все. Необычайный и быстрый ветер уносил все мыслимое, уносил и куда-то прятал то, добраться до чего в поездах не бывало свободных мест, и все на переполненной станции обеспечивали краткосрочное существование, утешая себя словами из прошлого. Азат был одним из них.
— Что это за люди? Они люди?
Высокое небо было даже выше, чем его сон, и он даже не понимал, с кем разговаривал, хотя не терял смысла этого разговора и медленно под лишениями судьбы, шёл с опущенной головой: сам в своем уме, вне станций, вдали от поездов, достаточно далеко.
Если люди простые, то они для него все. Если они простые, то он никогда не различал их. Для него все были обычными. И он время от времени думал, что в этом мире не стоит бояться узнавать человека с нуля, потому что нет на свете места, где бы люди не обманывали и не искушали мужчину словами. Он понял одно: уничтожить землю водой и огнем не так просто, как людей, которых он себе представлял. Со временем он и это забыл, отправился искать другой конец земли, где под стеной сидели холод и голод и он полностью был игнорирован.
Азат лежал в постели без одеяла. Вода капала ему на лоб, а холод врывался через дыры носков, крепко сжимая его тело. Привязанная к постели ветка тернового дерева согнулась от беспокойства, и, хотя он не двигался, терн один за другим падал на землю, меняя свой красноватый вид.
Через десять минут Азат наконец проснулся и сел в постели, покрываясь мурашками.
— Где я оставил свои письма? — он удивленно посмотрел на свои руки, потом начал считать пальцы, тихо шепча.
— Раз, два, три…, потом он крепко закрыл глаза и открыл их, продолжая, — четыре, пять, да, они все на месте, но где я оставил свои письма? — начал он чесать в затылке и думать. Он забыл, что сон еще не является явью, и переваривая беспокойную реальность той долгой ночи, по каплям упиваясь ожиданием он желал стать елкой, одержимый идеей всегда ждать кого-то в одной и той же форме. Но, вполне естественно, что он спрятал свои ожидания в руках, истощённых объятиями жизни, в готовности быстро умереть, потому что без Раи все путалось и переворачивалось вверх ногами. А когда наступал полдень и нужно было обедать, он садился так, как садился два года назад, лицом к Рае. Он снимал с полки розовые тарелки и ставил их так, как жена расставляла их на столе. А когда наступал момент чоканья, он оборачивался и смотрел на себя в зеркало, на свои растрепанные волосы и мятую рубашку, в которой он ходил две недели. Разочарование в себе продолжало формироваться как немота, он грыз настоящее, бросая белые письма во внутрь своих глаз.
— Приходи ко мне в последний раз — быть может, это была последняя фраза письма, прочитав которую Азат забыл проснуться и после долгих скребков пошел к ней воображаемыми шагами, что было не привидением, а мгновением, в объятиях стаи, которая уже уходила, её отводили. Азат перевел взгляд на изображение Раи, которое было в его ладонях, а боль уже уносилась ветром…
Перевод Беллы Сагиян
