Как ни удивительно, тюремный режим имеет одно преимущество – весь день можешь заниматься чтением. Днём спать запрещено, и при плохом освещении мои глаза переутомлялись и требовали паузы для отдыха. Вообще, единственным общением с внешним миром, будь то в «столыпине», «воронке» или в камере — была возможность увидеть что-нибудь вскользь, в течение мгновения, через узкое, с наклоном в 30 градусов, с решётками через каждые 2 см окно. Таковы были взаимоотношения между нами и свободным миром. И здесь, устав от чтения, я «вкушал» отдых, глядя в своё очередное тюремное окно. По ту сторону решётки была совершенно равнодушная к нам, заключённым, свобода.
На этот раз в обрамлении моего тюремного окна была изображена обычная урбанистическая картина – образ неизменной и бездушной свободы, который внезапно стал одушевлённым, подвижным и начал жить…
Вдали было видно жилое здание. В первые же дни я заметил, что на балконе то ли четвертого, то ли пятого этажа этого здания переодически появляется девушка. Это была резвушка, с короткими волосами, в коротком платье. Её ежедневная уборка квартиры начиналась или завершалась на их открытом балконе. Через некоторое время видеть эту далёкую незнакомку стало для меня чем-то вроде необходимости, которая постепенно нарастала. Я стал интуитивно предчувствовать моменты её появления на балконе. Что-то происходило внутри меня. Видеть эту девушку становилось для меня жизненной необходимостью.
Как-то раз я увлёкся чтением, не мог оторваться от книги. И вдруг заметил, что мой сокамерник дольше обычного смотрит в окно. Во мне произошло нечто ужасное. Бог знает, каким взглядом я пронзил его и он, как вороватый кот, подобрал хвост и уступил окно мне. В нашем пространстве, то есть – в камере, я обладал этим правом, поскольку уже был осуждён и мой срок наказания уже был определён. А у находящихся под следствием срок был не известен, а, значит — и статус тоже. Но не только по этой причине они не были мне «соперниками». Девушка на балконе никак не могла бы стать для них столь важной и желанной, как для меня. Колючие проволоки, конвои, сторожевые собаки, этап, лишения… Ожесточившаяся от всего этого моя душа приятно изнежилась. Эта девушка была моей, как собственное открытие. В этом я был уверен. Эта уверенность также была в моём взгляде, который заставил моего сокамерника уступить мне окно. В дальнейшем мои сокамерники «приглашали» меня к окну, если девушка выходила на балкон в их время наблюдения из окна.
И так, в день несколько раз, мы «встречались». Открытый балкон, её короткое платье и то, что она не догадывалась что на нее смотрят- всё это начинало сильно терзать меня. Я ревновал. Как я хотел сделать что-нибудь, чтоб она поняла, что из стоящей неподалёку от их дома здания возможно за ней следят грубые взгляды арестантов. Если в моей камере не осмеливались смотреть на неё, то взгляды из соседних камер я не мог контролировать. И вот, наступил момент, когда её далёкое присутствие превратилось для меня в муку. Тот балкон, напоминающий мне о вкусе свободы, стал преумножать мою несвободу.
Однажды меня повели на медицинский осмотр. Как я соскучился по городскому асфальту! Вокруг меня были люди, небрежно наслаждающиеся своей свободой, и молодые девушки. Господи Боже, у меня была возможность видеть их с небольшого расстояния – несравнимо небольшого. Но какие они были чужие… Первый раз в жизни свобода сковывала меня. Моя верность мысленно направляла мои шаги в камеру, к моему узкому окну – чтоб снова взглядом окутать, скрыть её, ту, кто иногда появлялась на своём открытом балконе и придавала смысл моему зарешёченному существованию — полному страха с кем-нибудь разделить её.
Через какое-то время моим молчаливым мукам был положен конец. Родители закрыли свой балкон. Отныне «моя девушка» была видима только выше пояса. Не могу сказать, чтоб «обитателям нашего дома» я позволял даже это, и тем не менее закрытый балкон был моей величайшей радостью и утешением. После этого «занавешивания» наша близость как будто стала ещё глубже. Во всяком случае – я так чувствовал. Такой – более защищённой, когда она едва ли могла заинтересовать других, — она как будто ещё больше стала моей.
Бывали случаи, когда эту историю удавалось рассказать лучше (может, на сей раз не тот случай) и всегда я ощущал, что она производила впечатления на слушателей. Удивительно – почти все после минутного молчания спрашивали: «А ты не пытался потом найти её?» Нет. Не пытался. И думаю, что поступил правильно. Пусть такой незавершённой и останется моя сказка. И, кто знает, может, это и есть конец моей сказки – эта незавершённость… Ведь я проживал свою жизнь в воображении…
И всё-таки случайно я узнал кое-что об этой девушке. То здание, в котором жила она, было особым зданием, построенным для выдающихся деятелей компартии. И она, фактически, была дочерью одного из них.
Размик Маркосян
Ереван 1977,
Изолятор КГБ
