Ашот ГАЗАЗЯН
Дедушка мой жил долго-долго и тихо умер в своей постели. Хотя сильно такой тихой смерти сопротивлялся. Всё рвался на фронт, когда была война, а его отправили преподавать географию в какой-то сиротский приют в Казахстане. Потом рвался на Кубу воевать с мировым империализмом – он искренне полагал, что с этим вселенским злом следует бороться именно на Острове Свободы. Уже убелённый сединами рвался в Афганистан, хотя, уверена, дед и понятия не имел, что там делают и за что погибают советские солдаты. Пытался бороться с преступностью и даже пошёл однажды проситься на работу в милицию. Не взяли.
В общем, всю жизнь дед рвался воевать, бить врага, но только однажды пролил кровь, когда запустил лопатой в соседскую курицу. Заплатил за умервщлённую в сердцах птицу, сварил из неё суп и заплакал: «Ну совсем не сложилась жизнь!»
Дед не совершил ни одного подвига в жизни, но однажды ему удалось проявить самое настоящее мужество. Это произошло, когда он не дал родственникам отца назвать меня Аналией. И, знаете, для меня этот его поступок до сих пор остается самым смелым – ну представьте себе, как бы я жила с таким именем! А так – просто назвали Аномалией, и всё пошло как надо…
Читайте также
Как утверждали мои родители, росла я девочкой умной и красивой. Свято я в это верила, но когда подросла, вижу – первичные половые признаки, как бы это помягче выразиться, пытаются укрыться, видимо, за некоей иной, не видимой глазу, одарённостью от природы.
Я носила мальчишескую стрижку, но поскольку и вторичные женские признаки – в виде хотя бы той же груди – не очень выдают во мне даму, ограничивалась мамиными серёжками. Хуже стало потом, когда такие же серёжки почему-то начали носить ещё и мужчины с определёнными наклонностями…
Быстро поняла, что путь к сердцу мужчины лежит не только через его желудок, но и прямо через дырку в кармане штанов Витьки, соседского верзилы-баловника. Стоило только запустить туда руку, и благодарный Витька начинал произносить мне слова, о существовании которых и сам, наверно, не подозревал. А потом он легко и непринужденно убедил меня в том, что цинично любое произнесённое человеком слово. Даже сакраментальное «Я люблю тебя!» становится циничным, когда произносится не в том месте и не в то время.
Мальчишки-проказники со двора, честно, нарадоваться на меня не могли. Их не особенно тревожили мои признаки, ведь они росли, а без меня они вряд ли бы выросли, как надо…
Мои подруги, девочки, надо сказать, в основном красивые да с ярко выраженными первичными признаками пола, компании моей не чурались. Более того, они всячески пытались обласкать меня, чтобы именно я составляла им компанию, когда они отправлялись на свое очередное свидание. Одно моё присутствие, говорили девчата, приносило удачу. И мне такая оценка ужасно нравилась. Задуматься, почему так происходило, казалось мне таким же циничным, как если бы на чьих-то похоронах прозвучало «Ну вот, теперь ему там лучше, чем нам, оставшимся тут жить…»
Да, время шло себе. Подружки те давно повыходили замуж, нарожали детей, кто-то успел сделать это по два или даже три раза, а я всё воевала с зеркалом, в котором никак не хотела узнавать себя. Замуж не вышла. Детьми не обзавелась. Да и то: лыжной палке никогда не зацвести, сколько её ни поливай.
Конечно, и я не сидела без дела. Закончила два института и даже защитилась по теме, правда, не имеющей отношения ни к одному из моих двух высших образований – даром что ли родители нарадоваться не могли моим совсем недетским способностям.
Много работала и хорошо зарабатывала. Настолько хорошо, что довольно быстро заменила мамины серёжки на большую резную шкатулку, в которую теперь умещалась не только эта память от мамы, но и целая гора жемчужных ожерелий, золотых браслетов, бриллиантовых колье, различных колечек и перстней и прочего нерадующего сердце, но очень дорогостоящего барахла.
В свободное от работы и командировок время ухаживала за одиноким стариком в соседнем подъезде. Уж очень он был похож на моего дедушку. Но в отличие от моего мужественного предка он реально успел повоевать на трёх войнах, о чем свидетельствовал чёрный пиджак, на котором от медалей и орденов не оставалось никакого свободного места. Иногда старый разведчик просил меня достать праздничный пиджак из шкафа и подолгу рассказывал о происхождении той или иной награды. Всё было так интересно!
Накупила компьютеров для школы, в которой когда-то проучилась стандартные для тех времён одиннадцать лет. В гостиной моей квартиры уже не оставалось места, когда я добавила на кучу техники ещё несколько современных мониторов и принтеров.
Вечно пьяному, но почему-то при этом недовольному своей семейной жизнью соседу, купила автомобиль, в глубине души надеясь, что мой подарок отвадит его от пагубной привычки пить и быть вечно недовольным.
Похотливый сосед никогда вопросов мне не задавал. А ласковое слово иногда позволить себе мог. Его «Понимаешь, просто ты меня не раздражаешь!» радовало, ну не знаю, наверно, как сирень.
Наняла адвоката для одной из подруг, которая засыпалась за хранение наркотиков любовника. Любовник благополучно скрылся, как это он научился делать за долгие годы укрывательства от ревнивого мужа-экспедитора, а подруга не успела отправить порошок в унитаз.
Я была счастлива только от того, что могла хоть кому-то чуть-чуть облегчить жизнь. И я всё меньше смотрелась в зеркало. Разве что для того, чтобы убедиться, что я здесь всё ещё есть…
Назавтра у меня тоже было так много дел, что я снова испугалась, что ничего не успею. Хотя, скажу вам, как правило, всегда всё успевала, потому что никогда никуда не опаздывала. Я собиралась отправить свою большую резную шкатулку в тот самый сиротский приют в Казахстане, где дед учил детей географии, нанять для соседа-ветерана добрую и опытную сиделку, передать компьютеры полунищей школе, отдать наконец соседу-пьянице ключи от автомобиля и заплатить адвокату подруги. И ещё я собиралась удочерить девочку. Всегда думала, что мне, состоятельному, самостоятельному и самодостаточному человеку, в том казахстанском детском приюте ни за что не отказали бы.
«Прошлое, – думала я, – да, было не такое уж и светлое, это правда, но определённо стабильное. А настоящее почему-то всё время расплывчато». И я честно верила, что будущее будет и светлым, и стабильным одновременно.
Хорошо было бы ещё успеть все-таки подписать все необходимые бумаги о передаче в случае неожиданной смерти моих никчемных внутренних органов районной больнице. Той самой, где и родилась в своё время ваша Аномалия…
Всё это надо было успеть сделать завтра. Хватит ли дня! Я даже расписала всё на бумажке, придавила её на столе хрустальной пепельницей и позвонила на работу – мол, завтра меня не будет. Попросила только прислать мою служебную машину.
Но я ничего не успела сделать. Ни-че-го! Потому что меня, как бы это помягче выразиться, не стало. Умерла я. Произошло то, чего я так всегда боялась: не смерти, нет, а того, что так бездарно проживу свою жизнь.
Зря, одним словом…
